Александр Красилов Идем? Идем, веселые подруги!
Вероятно, В.И.Лебедев-Кумач
Местность считалась довольно безлюдной. В ней жила одна прожорливая девочка. Маленькая, худенькая, но – прожорливая. Она все исследовала, все испытывала, и – ела. Вплоть до портновских булавок.
Однако ж она вовсе даже не дура была! Так думать не следует! То, что уж совсем малосъедобно, она выплевывала.
Как-то утром набрала в рот целую горсть канцелярских кнопок, поворочала их языком, чувствует – не годится! – и выплюнула наружу. И так за целый день скопилась около нее целая куча. Из этих самых, которые кнопки.
А мама у нее, у девочки этой, – была. И была она печальницей за всех обездоленных и убогих и еще ренегатка.
Пришла мама с трудной работы и говорит девочке, которая, хочешь не хочешь, а приходилась ей дочерью; говорит ей мама:
– Ребенок! Ты зачем организовала подле себя склад металлопродукции? Делать тебе больше совершенно нечего, да?
– Да! – отвечает девочка, что-то пережевывая.
А после, дожевав, продолжает:
– Иди на фиг! Ступай, откуда пришла. Бросила ты меня на произвол судьбы, а теперь нечего изображать из себя заботливого законного представителя! Знаем мы таких, видывали! Пшла!..
Мать тогда с горя напилась какой-то дряни вроде неразбавленного «Дара Скиппи», побелила печку, будильник на шесть утра завела, взяла загранпаспорт и улетела на Луну, предварительно пройдя клинические испытания, сдав нормативы и приобретя потребные к полету допуски.
А звали ее при жизни Пелагея Мокрицына, а дочку звали Мелания. Она из Свазиленда была, а может, даже – из Лесото или из зулусов каких-нибудь. Там знакомые у нее жили. И по переписке, и по прочим девчачьим делам. Но вообще-то она отважная была, почти героическая. Однажды спасла двух уток, когда они тонули. Их зажарили после.
А фамилия у девочки была совсем даже не Мокрицына, а – напротив – Левенталь. Потому что она была рождена вне общепринятого закона, и когда ей подойдет время замуж подаваться, то она не знает еще, что запоет она тогда грустным голосом песенку про то, что «нас венчали не в церкви», и это будет хотя и горькая, но – правда!
А что может быть лучше нее, самой что ни на есть правды? Ничего не может быть лучше! И поэтому – vorwaerts! Доколе не умолкли еще дщери пения. Покуда небо еще в алмазах и летят по нему на вечерней заре бесполезно и безнадежно прекрасные гуси-лебеди…
