Безумие искусствоведа

Майкл Фрейн. Одержимый. Пер. с английского К.Корсакова. - М.: Торнтон и Сагден, 2002, 360 с.

В прежней культурной иерархии того времени, что называлось "застойным", Питер Брейгель Старший был символом интеллектуальности. Для того странного образования, каким была советская интеллигенция шестидесятых-семидесятых, "любить Брейгеля" означало исполнять особую социальную функцию. Брейгель был не просто художником Запада, любовь к нему была оппозиционна советскому строю.

Смотрел на брейгелевские пейзажи мальчик в "Зеркале" Тарковского.

"Вот вам Гегель, полистайте, вот альбом - художник Брейгель", - несколько иронично пел под гитару один бард. А Новелла Матвеева посвятила ему целую поэму.

Язык британца Фейна вкусен и четок, в нем настоящее британское остроумие, но это до поры до времени, потому как накатит потом волна сумасшествия, растворит иронию и смоет спокойствие счастливой британской семьи.

"Одержимый" - это роман о мятущейся душе искусствоведа, не менее загадочной, чем славянская. (А Майкл Фрейн писал не только пьесы и романы, но и переводил русскую классику.)

Чем-то "Одержимый" русскому читателю напомнит "Шахматную доску" Переса Реверте. У Реверте загадка живописи была зашифрована в полотне, и барышня-реставратор медленно втягивалась сначала в ту шахматную партию, которая случилась несколько веков назад, а потом окуналась во вполне современный триллер, замешенный на крови.

Здесь все тоже начинается мирно - семья искусствоведа, состоящая из него, жены-искусствоведа и гукающей и марающей пеленки дочери (о которой тоже говорится как о потенциальном искусствоведе), приезжает в деревню. Сосед приглашает в гости, просит на досуге оценить картины, что он хочет продать быстро, "по-черному", чтобы убежать от налогов.

И понеслось. Подкатило к горлу искусствоведа безумие, потому что одно из полотен - Брейгель. Неизвестный, никем не описанный, уцелевший в войнах и сменах времен.

Бросает герой недописанную книгу, да что там книга! Он уже готов на все - на обман и растрату, он готов согрешить с женой владельца, готов отказаться от семьи, готов на все.

У него амок, он шелестит в библиотеке трактатами и справочниками. И тут детектив превращается в популярный очерк по искусству Нидерландов. И - одновременно - в описание того времени, которое большинство из нас знают только по истории Тиля, рассказанной Шарлем де Костером.

Брейгель из атрибута превращается в персонажа. Бегут по страницам крестьяне, снуют туда-сюда испанские солдаты, горят города, пишет свои полотна живописец. Причем, как говорил фламандский картограф Абрахам Ортелий, что дружил с Брейгелем, "он писал много такого, что написать попросту невозможно. И во всех работах нашего Брейгеля таится больше, чем изображено".

Так что этот живописец оказался идеальным не только для детектива, но и для искусствоведческих фантазий - потому что знаменитый цикл "Времена года", от которого сохранилось всего пять произведений, был посвящен не то месяцам, не то сезонам. Никто не знает этого доподлинно. Не знает и искусствовед, который, кажется, обнаружил одну из картин этого цикла.

Прелесть этой книги в том, что на одной плоскости повествования в ней смешаны несколько веществ - сладкая радость ликбеза, напряжение научного поиска, триллер человеческих обманов современных британцев.

Неизвестно, что интереснее, - и в этом рецепт успеха интеллектуальной массовой литературы.

Кстати, за "Одержимого" чуть было не дали британский Букер три года назад. А при переводе на русский искусствоведческие вопросы сверялись со специалистами, что вызывает уважение к издателям и переводчику.

В конце той самой поэмы Новеллы Матвеевой, о которой шла речь, некий простодушный дворянин возвращался домой, прикупив две картины у самого Брейгеля. Дворянин думал созвать гостей да посмеяться над деревенскими пьяницами на холстах, а дорога ему шептала, "что Брейгель не Мужицкий, что Брейгель не Смешной, что, может быть, и вовсе гостей не приглашать┘ Что в мир приходит гений не тешить, а мешать. Что страшно он смеется┘"

Приглашение соседа-искусствоведа в гости и впрямь обернулось для всех трагедией.

И виноват в этом, конечно, сам живописец.