Никто никогда не умрет

На поверхностный взгляд между книгой двух сорокалетних, не первый год живущих вне России русских писателей о звуках, вещах и людях их юности и сборником исследований о разнообразии форм и толкований дружбы – ничего общего. Но честное слово, недаром преследует меня чувство, что книги никогда не прочитываются подряд просто так, ни с того ни с сего. Они непременно укладываются в общую смысловую линию. И даже если не укладываются – они ее обязательно создадут. Проверено.

Вот и теперь оказалось, что на самом деле здесь идет речь об одном – о присвоении мира: о превращении его из чужого и безразличного – в единственный и свой. Даже не об освоении его (на освоение присвоенного может, пожалуй что, и вся жизнь уйти – да так вполне и не освоишь), а просто о делании предметом собственного внимания и собственной заботы того, что доселе таковым не было. Всякого: и – в первую очередь – ближайшего, и такого дальнего, до которого и не дотянешься. О тех, словом, путях, которыми некогда чуждые друг другу люди и вещи срастаются в уже не разъемлемые отныне цельности.

Звуки и обстоятельства, песни и слова, люди и предметы, будучи раз втянуты в наше биографическое поле – становятся нами. Каждая вещь говорит о нас своим языком. С каждой возникают единственно-личные отношения – даже если их предстоит осознать лет двадцать спустя.

Так же – и с друзьями: человек, не имевший к нам никакого отношения, однажды становится частью нас самих – и остается ею, даже если мы с ним поссоримся. И даже если мы его больше никогда не увидим.

В ученом тексте, далеком от всяких личных обертонов, вдруг натыкаешься на эдакое: «Можно предположить, что существует даже особая форма дружбы – дружба с вещами┘» Я бы добавила – и сообщничество с ними, и заговор. И ревность. И любовь. И надежды. И обиды. Да – все.

Разве не об этом – у соавторов «Беспомощного», там, например, где они с почти болезненной въедливостью описывают отношения с дисками своей юности? – как изобретали им имена, как выстраивали ритуалы в отношении с ними и проводили границы, чтобы чужие не сунулись┘

«Их всегда несколько, поэтому единственное число употреблялось реже: диск (очень нейтрально, в разговоре с непосвященным), дисок (то, что надо; ударение опять на последний слог), выпестованный дисочек┘»

В музыке ли дело? – хотя все, казалось бы, только ради нее и делалось. Скорее уж – в заговаривании мира, в приручении его, в назывании его вещей непонятными для профанов именами, в наделении их собственными значениями. В создании пространства, где ты принят и защищен. В спасении его и себя, в конечном счете – от исчезновения, от смерти, которая – одно сплошное безразличие.

«┘поддавший Карась распевает «Созрели вишни в саду у Махавишны» и «Назаретом меня не буди!»; а «Назарет» свой ты сдашь, возьмешь Шоколадку, а на сдачу – тринадцатого портвешку и на травке сладко заспоришь с корешками, играл Фрипп на «Лоджере» или нет┘

И, как сказал глуховатый стилист, никто никогда не умрет».