Андрей Краснящих  |
| Рильке – специалист по смерти.
Паула Модерзон-Беккер. Портрет Райнера Марии Рильке. 1906. Собрание Людвига Розелиуса, Бремен |
К XX веку, что такое человек – существо величественное, но неприятное, – было более-менее понятно. Да и время изменилось: иррационализм, НТР, массовое общество. Гуманистический взгляд на мир, когда всё принадлежит человеку и он венец творенья, продержавшийся с эпохи Возрождения, начал давать крен. То в одну, то в другую сторону, благодаря модернистам: прав на мир у человека ровно столько же, сколько у таракана, разве что больше мозгов, но и бед от претензий человека побольше, давайте рассмотрим человека как животное, винтик, функцию.
Нужна была новая точка зрения, такой ракурс, при котором наблюдатель находился бы вне человека и увидел бы его средь других предметов глазами какой-либо нечеловеческой сущности. А еще лучше – сущности без глаз, почувствовал присутствие его шестым чувством и описал.
Годился для этого Бог, и, собственно, Бог, взгляд на вещи и человека какой-то древней, жадной и мало чем довольной инстанции, необязательно создавшей человека и мир, становится в литературе XX века распространенным. Годились и ангелы – и не бог, и не люди, а что-то летающее, всё видящее и служебное. Годился, впрочем, и сам человек – но не тот маленький, живущий на земле, а который еще меньше и живет в человеке с древнейших времен и, порой просыпаясь, нашептывает – а что, не понять, да и страшно.
Райнер Мария Рильке (1875–1926), похоже, перепробовал всё это, начиная с первых поэтических книг «Жизнь и песни», «Жертвы ларам», «Увенчанный снами» и прозаических сборников «Мимо жизни» и «О Господе Боге и иное», но нашел то, что искал, что искала вся литература, под конец жизни (или нашел, и тогда была поставлена точка) – в «Дуинских элегиях» и «Сонетах к Орфею». Всё оказалось очень просто, проще, во всяком случае, чем думали. Достаточно было обращаться к человеку как к уже мертвому, носящему в себе свою смерть изначально – не с рождения, а раньше.
Рильке – специалист по смерти, она и есть в его стихах и прозе то древнее хмурое существо, что и следит за человеком от сотворения времен и живет в нем одновременно. Этот взгляд, совмещающий ракурсы извне и изнутри, давал неожиданный эффект: Бог и ангелы становились излишни в такой биполярной, сферической системе координат и словно выпадали из картины мира.
Но проблема была в том, что смерть безгласна, молчит, и говорить за нее приходится самому человеку, а тот расходует слова на сиюминутное и незначительное. Язык молчания – лучшее, наверное, из созданного Рильке и вообще XX веком, изучающим, рассматривающим вблизи бездонное и пустоту.
Слова Рильке и конкретны по смыслу, и множественны, что содержится в них – не объять, потому что они не объемны – сферичны и многополярны:
«…Действительно, странно: на землю изволь не вступать, едва приобрел привычки – от них отказаться, не придавать значенья цветам, зеркалам и другим красноречивым вещам, что так важно трактуют грядущее, и никогда не бывать тем, чем каждый привык в бесконечно усердных руках, наконец, даже имя свое отбросить, как разбитую цацку.
Странно: в желаниях нет продолженья желанья. Странно увидеть, как всё, что крепилось, самовольно резвится в пространстве. Послесмертие трудно и полно суеты, прежде чем постепенно хоть немного вечность усвоишь. – Все ведь живущие делают ту же ошибку: будто бы есть определенность границы. Ангелам (так говорят) невдомек зачастую, среди мертвых они хороводят иль средь живых. Вечной стремниной проносит все поколенья чрез оба предела и без следа растворяет в обоих.
Так что мы им без надобности, рано ушедшим; от земного легко отвыкаешь, как, возрастая, от материнской груди. А вот мы, кто так нуждается в тайне великой, кого развивает благословенная скорбь, – без них можем ли мы?» (перевод с немецкого Олега Дарка).
Харьков
