Во всякой вещи надобно отыскать глаз

Джорджо де Кирико. Метафизические прозрения. – М.: Antiga Edizioni, 2017. – 350 с.

Эта двуязычная русско-английская книжка – проект Третьяковки и Фонда де Кирико, в котором участвовало большое число людей и с российской, и с итальянской стороны. Сейчас в большой моде (и слава богу) книги, являющиеся одновременно каталогом прошедшей выставки, сборником серьезных статей и полноценным альбомом. Впредь трудно будет начать разговор о де Кирико, обойдя это издание.

Де Кирико имел две жены, и обе русские, сотрудничество с Дягилевым и тьму русских знакомств. Русские связи простирались так далеко, что у него был русский повар, и, создавая копии своих ранних работ, он доверял ему красить на них небо.

Книга состоит из четырех частей: шести статей о Pictor Optimus  (совершенном живописце), как он сам себя называл; обширного каталога, включая графику и работы для театра; летописи жизни и творчества мастера; его сочинения по живописи.

Вместо «метафизики» (в  XX веке обожали заумные словечки) больше подошло бы понятие «остранение», вполне по Шкловскому. Привычные предметы всегда в неожиданном контексте, в первовзгляде, странные и предельно деантропологизированные (школа любимого Нишце). Де Кирико легко узнаваем: пустынная и темная площадь с одиноким памятником или статуей, безликие манекены, комнаты, заполненные картами, картины в картинах. Лес парадоксально – часть дома, мебель – часть неба, а море – законный элемент интерьера. Художник как будто свалился с луны и все диковинки увидел в первый раз. «Во всякой вещи надобно отыскать глаз», – настаивал он. Мало просто бросить взгляд. Предмет должен ответить. Он не слеп и пассивен, он сам нас видит. В отличие от разнообразного Пикассо он верен выбранным темам; как и Дали, прекрасно понял, как сделаться знаменитым. Живопись де Кирико архитектурна, в духе итальянского Кварточенто, но это причудливое, как будто распущенное и связанное заново Кварточенто, какой-то потерянный мир в полупустом пространстве, ограниченном лоджиями и аркадами, в длинных резких тенях полуденного часа (среди статей об искусстве его эссе об архитектуре – самое лучшее). Он как будто выскакивает в безвременье, в особую сферу и тишину (у него и молчание звучит по-своему). Картина – зеркало тайны, сущая загадка, некое странное непроходимое место, в странном сочетании цветов и беззвучно резонирующих пустотах, хранящих безмятежность, чреватую взрывом.

Джорджо де Кирико. Колониальные манекены (1950-е). Иллюстрация из книги

Статья Горячевой о де Кирико в России – безусловно, лучшая. Первым проявил интерес к творчеству знаменитого итальянца Малевич. Их роднили геометризм, статика и пустые овалы лиц. И, конечно, беззаветная любовь к своему эго. В ноябре 1978-го, незадолго до смерти, де Кирико спросили: кто самый крупный художник XX века? Он, не моргнув, сказал: «Я». Единственное, – в чем можно упрекнуть умную и тонкую работу Горячевой, в поспешном желании найти влияние де Кирико в учениках Малевича. Знание о том, что тот пропагандировал итальянца, заставляет ее искать следы де Кирико там, где их нет или их присутствие требует специального анализа. К примеру, дивные перчатки Ермолаевой и Рождественского не отсылают к перчаткам де Кирико, как бы нам этого ни хотелось. «Две натурщицы» Шевченко не цитируют «Две фигуры» де Кирико. Сказать, что Италия Дейнеки «трактована сквозь призму метафизической живописи», очень туманно. «Призма» ничего не объясняет. «Заброшенная античность» Дейнеки – действительно, самая декирикошная картина, но ведь это надо доказать! А иначе получится как у Свифта, вспоминавшего ярмарочную вывеску «Здесь показывают величайшего в мире слона, за исключением его самого».

В остальном «Метафизические прозрения» безупречны.