![]() |
Ирина Астафьева. Портрет Лидии Григорьевой. Фото из архива Лидии Григорьевой |
– Лидия Николаевна, все, кто общается с вами, отмечают мощь вашей личности – недаром Аннинский назвал вас «человечиха».
– Дело в том, что Лев Аннинский, будучи одним из авторитетных критиков, прочитал едва ли не «полное собрание» моих стихотворений и поэм, когда писал послесловие к книге избранного «Вечная тема». Более того, он изучил и канву моей судьбы, полной бед и трагедий. Это дало ему повод найти такое определение моего характера, сумевшего противостоять и выстоять, если судить по стихам, посвященным отцу, летчику, трагически погибшему в Заполярье в мои семь лет. И по стихам из книги «Небожитель», посвященной сыну Василию, русскому офицеру, похороненному на Востряковском кладбище в Москве. И моему отцу, и моему сыну не было тридцати, когда они погибли. А когда писалось послесловие, я была вдовой замечательного поэта, прозаика и просто талантливого человека Равиля Бухараева. После таких потерь трудно оправиться даже чисто по-человечески. Но вместо отчаяния и душевной тьмы я продолжала искать источники света в самых неблагоприятных обстоятельствах жизни. И это стало для меня опорой в тяжелые времена. «Крепко на том стою, снова по всем приметам / темную жизнь свою живописуя светом». Именно так. Живописуя светом и даруя читателям надежду на возможную радость и милость Господню.
– Ваш близкий друг Константин Кедров подметил, что вы не примыкаете ни к каким движениям и течениям. Вы согласны с ним?
– Мне приятно отметить, что удалось как-то избежать участия в литературных группах и группировках. Литературные течения – понятие историческое, они видны только издалека, с течением времени. А вот группировки по понятиям – дело недоброе. Сознательно избегала их. Не потому ли, что создание музыки или стихов – дело уединенное? Тут тебе никто не помощник. А с другой стороны, мне всегда нравилась фраза Николая Заболоцкого, одного из моих любимых поэтов: «Поэты водятся стайками!» Вот такие стайки время от времени и возникали в моей жизни. В студенческие годы в Казани мне повезло встретить Костю Кедрова и Лену Кацюбу. Юные, талантливые, страстные сторонники авангардных форм в поэзии, они такими и остались на всю жизнь, создавая и созидая. И дружба наша длилась до самого их ухода. Интересная разноголосая «стайка» сложилась и на нашей с Равилем Бухараевым коммунальной кухне в Москве, на Соколе. Там в 70–80-х постоянно бывали близкие нам по духу поэты и переводчики. Читали новые стихи и переводы зарубежных классиков: Женя Блажеевский, Оля Чугай, Таня Бек, Леня Бахнов, Алеша Парщиков, Саша Еременко, Наташа Лясковская, Оля Свиблова, Витя Топоров и Наташа Карпова, всех не счесть. Иных уж нет, а многие – далече. Это была наша литературная среда, где много лет происходил обмен поэтической энергией. Это только малый перечень тех, кто варился в нашем литературном котле. А нас всех долго варили на медленном огне, не давая возможности публиковаться. А перед этим еще и «мариновали», посыпая критическим перцем с солью. И вот такие сборища и посиделки на кухнях в дворницких, где обитали некоторые поэты, были не просто отдушиной, но спасением от изоляции. Упомянутые имена говорят о том, что многие из нас состоялись. И самым естественным образом потом разошлись по собственным творческим тропам, не упуская друг друга из виду.
– Ваши стихи отличаются безукоризненностью языка, широтой лексики. За счет чего такое богатство стиля?
– Есть ли у меня свой стиль – судить трудно. Не может заяц сам измерить длину своих ушей! Это дело критиков и читателей. Предположу, что лексику мою обогатило то, что у меня два родных языка: русский и украинский. Я ведь и стихи писала в юности на двух языках. И стихи Тараса Шевченко помню с детства наизусть наравне со стихами русских классиков. Очень богатая речь, насыщенная церковнославянскими аллюзиями, была у моего деда с материнской стороны Федора Лазаревича Химича. Я только потом, через множество прожитых лет поняла, что под видом народных сказок он пересказывал мне евангельские притчи! Речь моей мамы была полна идиом, присказок и поговорок на двух языках; хотя она училась в украинской школе, ее русская речь была безупречна. Она была чрезвычайно начитанна и смогла собрать в мои школьные годы в Ворошиловграде (сейчас – Луганск) прекрасную библиотеку с академическими изданиями. Федор Тютчев поэтому и стал моим любимым поэтом уже с пятнадцати лет. На полках стояли трехтомники Жан-Жака Руссо, Иоганна Вольфганга фон Гете и Юрия Тынянова, многотомники русской классики, «Дон Жуан» Джорджа Гордона Байрона в переводе Татьяны Гнедич стал моей любимой книгой уже в девятом классе. И с тех пор эта книга 1959 года издания с детскими пометками школьницы путешествует со мной по всему миру, она и сейчас со мной. Переводная поэзия, как это ни странно, оказала в юные годы на меня огромное влияние. Потому что, например, свободный стиль Назыма Хикмета сильно отличался от потока ямбической советской поэзии. А прочитанный еще в школе Поль Элюар в переводе Мориса Ваксмахера вошел в мое сознание настолько, что стал темой дипломной работы, побудил брать уроки французского, чтобы читать оригинал. Из этих разнообразных, часто просто полярных пристрастий и сформировалась, полагаю, склонность к тем или иным формам стихосложения. То есть к тому, что можно назвать работой над собственным стилем.
– Ваша книга «Сады земные и небесные» пронизана в первую очередь культом творчества. А какие еще существуют ценности в вашей жизни?
– Если я скажу, что с юности для меня было вторичным все, кроме литературы, то ведь непременно подвергнусь осуждению. И скорее всего строгими судьями станут именно коллеги-литераторы. Скромнее надо быть, скажут. А как же, мол, нормальное стремление к семье, дому и быту? Но тут мне есть что ответить: «Бездомностью гордилась, бесприютностью. / Опомнилась, когда рассталась с юностью. / Кичилась и смотрела свысока. / Выходит, что сваляла дурака. / Выходит, не любила никого. / Выходит – не выходит ничего!» Долго не могла никого полюбить. Была не устроена житейски и считала это нормой для «художника». А то как же: стать великим и умереть в нищете на парижском – обязательное стандартное условие – чердаке: «На чердаке в полутьме паутины мертвый художник рисует картину. / А перед ним на складном табурете голая женщина в красном берете».
Идеалы молодых и амбициозных творцов прекрасного, с точки зрения обывательского сознания большинства моих современников, казались опасным заблуждением. Пишет, мол, что-то несоветское, да еще читает запрещенных поэтов – Николая Гумилева или Осипа Мандельштама. Чтение было вроде бы не запрещено, а вот передача рукописных или калькированных зарубежных изданий – уже статья за распространение. И я, как многие, была в студенческие годы «под колпаком у Мюллера». Вызывали в казенные кабинеты, дело, к счастью, не открыли. Ибо главной ценностью я тогда считала поэзию во всех ее проявлениях. Вероятно, это и построило мне и жизнь, и судьбу, и биографию. И семью, кстати. Большое счастье, что мы познакомились с Равилем Бухараевым на запрещенном властями, хоть и запланированном, вечере памяти Бориса Пастернака в Казанском университете. Продолжили знакомство в Москве, куда он приехал учиться в аспирантуре МГУ. И теперь с высоты прожитых лет очевидно, что именно поэзия нас и соединила на всю жизнь. И даже сейчас, после его ухода в 2012 году, он мой любимый поэт. А отношение к моим стихам он выразил в своем предисловии к книге «Звездный сад», которую он же сам и составил. Да, высшая ценность для меня – это любовь во всех ее проявлениях в искусстве и в жизни – семья и Сад. Для меня он всегда с заглавной буквы, потому что это главная моя тема.
– Лидия Николаевна, а помните ли вы, когда у вас проснулся интерес к теме сада? Как и когда у вас появилась мысль, что сад можно запечатлеть и в стихах, и на фотопленке?
– Интерес к теме сада словно бы родился вместе со мной. Не всем, не всем так повезло, как мне. Можно, конечно, родиться в каменных джунглях и найти свою тему в искусстве. А мне ее искать было не надо. Я родилась в настоящем, а не в театральном вишневом саду. В донецких степях, куда в августе устремляются падающие звездные Персеиды. Это был хутор Лысый, дом и сад моего деда, Федора Химича. Отцу, Николаю Григорьеву, было 22 года, а маме – 17. Только закончилась война. Так что первое, что я увидела еще в младенчестве, был вишневый сад и звездопад над садом.
Кто знает, что именно мы помним и с каких мгновений жизни. Но я четко осознаю, что звездное небо – тоже Сад. Только Божий. Ведь вскоре меня увезли на Крайний Север, на берег Ледовитого океана. А там тоже были небесные сады, то есть – северное сияние.
География порой оказывает огромное влияние на любой творческий путь. А образ небесного и земного Сада поселился в моей душе еще в раннем детстве. Мне тут легко процитировать Константина Кедрова. Он однажды сказал: «Ты всегда возишь свой Сад с собой! По всему свету! Потому что он внутри тебя, а не только вовне». Думаю, он был прав.
– Расскажите, пожалуйста, о своих лондонских проектах. Вы ведь многое делаете для продвижения русской культуры за рубежом…
– Я оказалась в Англии в 90-х по семейным обстоятельствам. Тогда там был довольно высокий интерес к русской культуре. Почти сразу же мои стихи на английский перевел поэт и переводчик Ричард Маккейн, мы выступали вместе, читая стихи на двух языках. Сейчас на выступлениях читаю стихи вместе с Джоном Фарндоном, он перевел мои стихи для книги «Осколки полярного льда». Всегда считала, что быть носителем русского языка, быть поэтом, получившим признание на родине, не только большая честь, но и своего рода послание, в основе которого лежит желание нести добрую весть о русской литературе и культуре. И мне это удавалось и тогда, когда я делала программы о русских поэтах и культурных событиях на Би-би-си. И когда проводила творческие вечера в Пушкинском клубе и Русском доме Лондона. Участвовала в британских книжных ярмарках и конференциях. Провела несколько успешных персональных фотовыставок. Моя кинопоэма «Кандинский океан» удостоилась диплома «За визуализацию поэзии в кино» и была показана в рамках программы кинофестиваля SIFFA в Лондоне. А телефильмы о Цветаевой и Гумилеве в Лондоне, о русской художнице Вере Марстранд-Омелянской вызывают интерес не только у наших соотечественников, но и у британцев.
– Традиционный для юбиляра вопрос о творческих планах.
– Подготовила к изданию две поэтические книги – «Фантом любви» и «Поэтические октеты». Надеюсь, что в сентябре смогу представить их читателям в Москве и Казани. Продолжаю писать сверхкороткую прозу, называется «Портреты», где в нескольких фразах даны психологические портреты наших современников. И надеюсь, что к запланированным на сентябрь юбилейным вечерам в Москве, Казани и Лондоне я успею закончить работу над кинопоэмой «Ангелы Света».
Комментировать
комментарии(0)
Комментировать