Илья Кукулин Альфред Бем. Исследования. Письма о литературе. / Составление Сергея Бочарова, предисловие и комментарии Ирины Сурат и Сергея Бочарова. - М.: Языки славянской культуры, 2001, 448 с.
АЛЬФРЕД БЕМ (1886-1945?) - филолог и критик, после революции оказавшийся в эмиграции в Праге. До этого он успел поработать в Петербургском университете в семинаре Венгерова - в том же самом, откуда вышел Юрий Тынянов; вообще в этом семинаре зарождались идеи будущего формализма, и для Бема это брожение и бурление не прошло бесследно.
Напечатал при жизни Бем довольно много и был одной из значительных филологических фигур русской эмиграции. Но в России его труды пока собраны и изданы хуже произведений его коллег - впрочем, первое большое издание Петра Бицилли тоже появилось совсем недавно. Книга, подготовленная Ириной Сурат и Сергеем Бочаровым - первое большое издание Бема на родине. Куда лучше его тексты известны на его второй родине - в Праге: там вышло уже две книги его избранных статей, одна - о Достоевском (полусамиздатский сборник без указания имени автора, чудом вышедший в Пражском университете в 1972 году), другая - критические "Письма о литературе".
В круге литературоведческих интересов Бема ведущее место принадлежало исследованию генетических связей в литературе. Характерные проблемы: Пушкин и Гете, Тютчев и немецкая литература, Тургенев и Гете, Достоевский в связях с Грибоедовым, Пушкиным, Гоголем и т.д. Наибольшее внимание он уделил творчеству Достоевского, приложив руку к созданию целой науки о нем - достоевсковедению (термин, введенный самим Бемом).
Два свойства, которые характеризуют его работы о Достоевском: поиск истоков, то есть, говоря современным языком, нахождение интертекстуальных элементов в текстах писателя, а также попытки исследования художественной литературы при помощи методов фрейдистской интерпретации. В первом он был одним из первооткрывателей, второе в его время было модной, но уже опробованной новинкой.
Бем написал о беспримерной творческой возбудимости Достоевского и назвал это свойством гениального читателя. Наверное, сам характер литературоведения Бема выразился в этой формуле: "Достоевский - гениальный читатель" (статьей под таким заглавием и открывается сборник Бема). Как пишет Бем, Достоевский, может быть, и сам того не сознавая, постоянно находился во власти литературных припоминаний, создавая свои сюжеты на основе прочитанной им литературы. Для эпохи 1930-х годов подобные мысли были новаторскими.
Во фрейдистском ключе Бем разбирает "Хозяйку" Достоевского (статья "Драматизация бреда"). Помимо этого исследователь находит теоретическую базу для применения психоанализа в литературоведческом исследовании - это сделано в специальной статье "Психоанализ в литературе". Подход Бема к использованию психоанализа в филологии - очень осторожный: вторжение инонаучных методов в литературоведение должно быть ограниченным, исследователь должен остаться в пределах произведения, метод анализа применим только постольку, поскольку он помогает понять произведение как данность.
Методологически работы Бема весьма интересны. В эмигрантском литературоведении 20-х годов явно шла работа, параллельная работе формалистов, но больше основанная на идеях "серебряного века". Кроме Бема, этот "альтернативный полуформализм" представлен в работах Петра Бицилли и в некоторых критических статьях Ходасевича.
Но еще более неожиданны работы Бема не по методологии, а по своему эмоциональному строю. Его прочтения говорят очень многое о том времени, когда он работал, и о личной человеческой глубине Альфреда Бема. У Пушкина - "с самых первых шагов творчества" - было постоянное "тяготение к темам смерти, совести, самозванства, преступления, страсти и индивидуализма". Тургенев, согласно Бему, - самый грустный писатель в русской литературе, "и когда я вдумываюсь в причину этой грусти, то я ее склонен объяснять своеобразной боязнью счастья, которая была органически присуща Тургеневу. Счастья нельзя не хотеть, к нему┘ нельзя не стремиться, но в то же время можно его бояться┘" Бем считал, что Тургенева вообще-то не стоит изучать в школе: проблемы, о которых он пишет, понятны в более зрелом возрасте.
Что же касается современной литературы, то и здесь вкусы Бема нетривиальны. Правда, он не любил и считал болезненным искусством "Улисс" Джойса и "Роман с кокаином" М.Агеева. Но в остальном он обнаруживает большую проницательность: будучи по своим взглядам далеко не левым, он считал значительным поэтом Маяковского. Безусловно признавал выдающимися авторами Цветаеву, Пастернака и зрелого, сложного Ремизова. Блестящая и нетривиальная для тех лет идея Бема (которую и сейчас перечитать полезно) о том, что простота зрелого Георгия Иванова - мнимая, она столь же сложна, как и пунктирная речь Цветаевой (статья "Соблазн простоты"). Один из немногих в эмиграции Бем понял, что обаяние советской литературы для иностранных рабочих и интеллектуалов - не только следствие пропаганды, что "Цемент" Гладкова и "Ташкент - город хлебный" Неверова притягательны иначе и по другим причинам, чем русская дореволюционная литература.
Вся эта нетривиальность, вероятно, происходила от сочетания двух свойств: вкуса к современности, чутья на актуальность - и совершенно разночинской и шестидесятнической (в смысле 1860-х годов) убежденности в том, что литература должна соответствовать духу эпохи, духу больших социальных сдвигов. Свойства эти друг другу вроде бы противоречили - последователи "шестидесятников" плохо переносили "новое искусство"; но в случае Бема смогли дать очень живое и внимательное мировоззрение - вероятно, именно потому, что Бем хорошо прочитал Пушкина и Достоевского глазами послевоенного человека. Человека того поколения, которое видело разрушение идеологических кумиров.
