Людмила Осокина
Убрел от людского тепла┘
Фото из архива Людмилы Осокиной
29 сентября 2009 года в Москве в 1-й Градской больнице на 77-м году жизни от тяжелой болезни скончался поэт Юрий Влодов.
Борис Пастернак писал о нем: «Каждое стихотворение поэта Юрия Влодова есть кирпич, заложенный в основание современной русскоязычной поэзии. Доброго пути, брат мой Юрий!» А вот Александр Солженицын: «Мощь этого поэта в том, что он идет не от книг, а от самой жизни и поэтому, несмотря на вневременные темы, всегда современен». А это мнение Евгения Сидорова: «Образ Жукова, представленный Юрием Влодовым в одноименном стихотворении, поразил меня. В нем воплощена крестьянско-вельможная стать истории. «Славянский распаренный бык» – это замечательно! Это совершенно вровень с Бродским, даже сильнее гораздо┘»
Листва в Иудее опала┘
Бездомье пришло и опала┘
Вся крыша судьбы протекла┘
Он молвил: «Послушай, Иуда!
Теперь мне действительно
худо, –
Рискни, приюти до тепла┘
Мне худо, ты слышишь, Иуда?
Что далее – голод, простуда
И, может быть,
даже – арест!..»
Иуда взмолился: «Учитель!
Ты – мученик наш
и – мучитель!
Спасенье для гения – крест!..»
Без лишних упреков и прений
Ушел успокоенный гений,
Убрел от людского тепла┘
А зимней природы опала
Дождями и снегом опала┘
Вся крыша Земли протекла!..
Он писал это стихотворение, конечно, о себе самом. Вся жизнь его прошла в скитаниях. Даже в благополучные для всей страны годы: 60-е, 70-е, 80-е, когда у всех всё более-менее было, у него не было ничего. Ни жилья, ни прописки, ни работы, ни денег. И уж тем более ни публикаций, ни книг, ни членства в Союзе писателей. Отсюда забитость, униженность, заброшенность. Поиски ночлега, крыши над головой, куска хлеба. Ночевки на вокзалах, в подъездах, на чердаках. Поэт скитался не только один. Иногда на какое-то время к нему прибивалась очередная подруга, такая же никому не нужная, заброшенная душа. С 1982 года такой подругой стала я. С 1983 года мы скитались уже семьей, с ребенком на руках. «Бредем по темну свету/ Меж небом и землей┘/ Кивнут вослед Поэту:/ «Скитаются┘ семьей!..» / Наш быт в бродячем скарбе,/ Добытом впопыхах┘/ И мокнет кукла Барби┘/ У дочки на руках┘»
Летом скитаться было проще: под каждым кустом, как говорится, и стол, и дом. А вот наступающая осень, а за ней и зима представляли реальную угрозу для жизни. И поэт очень боялся очередной зимы, думая о том, сколько она принесет ему неприятных испытаний. Он не любил природу. Она его пугала. Она ассоциировалась у него с холодом, бесприютностью, бездомьем. Хорошо наблюдать за природой из теплой квартиры или дома, а не из окна электрички, которая везет неведомо куда. Он и умереть хотел тогда, когда еще было тепло, пока не настали холода. Жилищный вопрос был для поэта таким неподъемным, что он даже и не делал никаких попыток как-то его разрешить. Так все и тянулось.
Я встретилась с ним, когда ему было уже 50. Мне в то время было 22. Он и тогда неважно выглядел, плохо себя чувствовал, постоянно думал и говорил о смерти, о том, что не хочет жить. Тем не менее, наверное, и с моей помощью тоже, ему удалось прожить еще долгих 27 лет. Конечно, в итоге мне все ж таки удалось разрешить жилищный вопрос, и под старость лет поэт получил свою кровать под крышей. Но ощущение бесприютности, бездомности, неприкаянности осталось в его душе на всю жизнь. Он так и не воспользовался никакими благами цивилизации, кроме дивана на кухне, был очень нетребовательным в быту, довольствовался малым. Не любил поликлиник, больниц, почти не обращался за медицинской помощью, каким-то чудом излечивал себя сам. С возрастом отбиваться от болезней стало все труднее. И вот в конце января 2009 года с ним случился пока еще несильный удар. Но от госпитализации он отказался. С этого момента его состояние стало неуклонно ухудшаться. В середине сентября я решила все-таки отправить его в больницу. Но лежание в больнице оказалось не таким уж простым делом. Бесплатная медицина оказалась очень дорогой. За все в больнице требовались деньги, и немалые, а их у нас не было. Когда я пришла его навестить в 27-ю нейрохирургию, то обнаружила лежащим в больничном коридоре. Как объяснила мне больничная санитарка, больные, прибывшие из реанимации, должны были почему-то лежать в коридоре, так за ними якобы легче было ухаживать. И ничего, что по коридорному пространству гуляли сквозняки, а также сновали мимо все кто ни попадя, начиная от больничного персонала и кончая больными, вышедшими прогуляться из теплых палат и представлявшие собой алкоголиков с побитыми мордами, которые получили свои травмы в пьяных драках. Видно Алкоголик для нашей страны фигура более нужная, чем нищий Поэт.
Он так и умер, бедненький, в этом коридоре, не удостоившийся никаких, даже больничных палат. Почти никто из его многочисленных когда-то друзей, учеников и знакомых так и не пришел навестить его в больнице. У всех были неотложные дела. Все были заняты. Да и вообще, не очень-то это приятное дело – ходить по больницам. Только случайно позвонивший Боря Рейн, сын известного поэта Евгения Рейна, сам вызвался навестить его. И он пошел со мной, купил ему йогурты, но поскольку Юрий в это время находился в реанимационном отделении и туда никого не пускали, увидеть ему его не удалось. Но меня удивило само желание – навестить человека в больнице. И когда я спросила: «Боря, зачем ты это делаешь?» он ответил мне довольно высокой фразой: «В Писании сказано: навести брата своего в больнице или в тюрьме. Если ты не сделаешь этого, ты не сделаешь это для Меня!» Вот так. Кланяюсь тебе, Боря, за твой порыв до земли! Есть еще люди, у которых хоть что-то человеческое в душе сохранилось.
Да практически за два дня до смерти сходила к нему только что приехавшая из Украины давняя подруга Юрия Влодова поэтесса Антонина Ростова. Ее родители также тяжело болели, и она буквально разрывалась между Москвой и Артемовском, навещая их чуть ли не каждый месяц.
Юрий Влодов умер в день моих именин 29 сентября. Святая великомученица Людмила увела его из этого мира. В тот, другой. Где на пороге нового дня 30 сентября за пределом земной жизни встретили его три сестры Вера, Надежда, Любовь и великая божественная премудрость – Софья. Надеюсь, там он получил то, что хотел так давно – покой. А также то, что принадлежит ему, как гению, по праву: бессмертие.
