Люляки баб

Игра воображения диктует свои законы: у корабля пустыни должно быть название или по крайней мере номер.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

За Мексику я рассказала ей про топ-моделей. Дело в том, что я очень долго жила в убеждении, что топ-модели – это такие манекенщицы, которых приглашают не только демонстрировать одежду, но и рекламировать косметику. Снимают крупным планом их лицо, плечи, в общем, весь верх. Поэтому они и называются – топ.

Однажды я озвучила это свое (далеко не детское, по возрасту-то) заблуждение в одной редакции, и меня там с тех пор считают дурочкой. Хотя мне до сих пор кажется, что такая классификация моделей довольно разумная и правильная.

За топ-моделей Анна П. рассказала мне про люляки баб.

– Мы жили во Владимире, там ресторанов никаких не было и клубов тоже, но пару раз в год родители водили нас с братом в шашлычную. «Что закажем?» – «Ну, то, се, шашлык-машлык и люляки баб, люляки баб!»

У баб, естественно, могут и даже должны быть люляки. Иногда (официанты, например) называют их просто – люля. «Три шашлычка, значит, два лобио и люля!» Фамильярно так, по-свойски.

Обожаю теперь эти люляки.

Еще – Томсад.

Про Томсад говорил мой сын Митяй. Он спрашивал: «Ты веришь в Томсад?» Это было про рай. Потому что: «А в городе том сад, всё травы да цветы», – я ему и сказала, что это про райские кущи. Томсад, да. Там еще расцветали яблони-игруши.

Это уже не Митяй, это моя детская подруга Милена. Она всю жизнь была уверена, что в песне поют про игруши – такой сорт яблок. Несомненно райский – томсадовский.

Множество детских мифов связано именно с песнями. «Шаланды полные кефали» – мой друг, архитектор Игорь К., до самых недавних пор считал, что «кефали» – это глагол. Что делали? – Кефали. Шаланды медленно так, величественно проплывали, и тогда в Одессу приходил Костя. «Пора-пора-порадуемся на своем веку/ красавице Икубку, счастливому клинку!» – так, оказывается, думали чуть ли не все. Хотя я, мне кажется, всегда понимала про кубок. Но я не понимала про барона. Мне казалось, поют так: «Белая армия, черный паром/ снова готовят нам царский трон!» Потому что я плавала на пароме на Черном море и представляла, что это такое. Почему бы черному парому не везти царский трон? Нормальная картина, даже довольно прозаическая. Вообще эти детские заблуждения редко поражают полетом фантазии, скорее наоборот. «И привычно пальцы тонкие прикоснулися к губе». Прикоснуться к губе – это понятно. Нормальная дворовая романтика.

В книгах в отличие от песен все написано русским по белому, но иногда кажется, что правильный (понятный то есть) смысл искажен случайной опечаткой. Так ведь бывает даже на вывесках. Простое слово «Аптека» норовят исполнить с целыми двумя ошибками – «Оптика». Но мы-то понимаем: аптека – аптека и есть. Я читала лет в семь Марка Твена и помню, дело там происходило на большой реке, и были там некие «рыботорговцы», не занимавшиеся (по крайней мере об этом не упоминалось) никакой рыбой, но весьма опасные для негров и, следовательно, для детей. А прекрасный Виктор П. рассказывал, что читал примерно в том же возрасте «Трех мушкетеров» и была там фраза: «Ведь вы советский человек!». Вроде бы Атос говорит Д’Артаньяну: «Д’Артаньян, ну вы же советский человек, вы должны то-то и то-то» или, может, это де Тревиль ему говорит, а Д’Артаньян: «Ну да, я советский, а как же».

Это способ самосохранения: нечто поразительное, не укладывающееся в будничную картину мира (торговцы рабами, люди света, черный барон) подменяются расхожими, скучными вещами (советский человек, торговец рыбой, черноморский паром, пропахший мазутом и бычками). Была кобура, стала губа. Хотя в имени Икубку есть определенная красота┘ А у писателя Юрия Буйды в одном рассказе была незабываемая площадь Самарка – в Италии, в красивом городе на каналах.

Еще вот такую расскажу историю: тетеньке одной посчастливилось в четырнадцать лет (ну, это сейчас она – тетенька) прочитать Набокова «Лолиту». Кто-то с риском вывез из Франции миниатюрное издание на папиросной бумажке. Она читала его на подоконнике, где посветлее, – иначе было ничего не разобрать.

С трепетом и восхищением, иначе и быть не могло – это была книжная очкастая девочка из околоакадемической, околодиссидентской семьи.

Она ровным счетом ничего там не поняла. «Ее коричневая роза», «стержень моей страсти» – о чем это вообще? Что там у них произошло? Но так красиво написано, так красиво, так умно и тонко!

Лет через десять до нее вдруг как-то дошло.

Перечитала опять.

Была чудовищно разочарована.