Варвар и уравнение Шредингера

Евгений Евстигнеев в роли физика-ядерщика из легендарного фильма Михаила Ромма «Девять дней одного года», 1961 год.
Мизансцена почти буквально повторяет картину Бориса Кустодиева 1921 года. Канон сложился.

Советский Союз был единственной в мире страной богов. Богами ощущали себя и генсек, и рядовой бухгалтерский служащий. Страна Советов оказалась местом, где язычество достигло своего крайнего предела, когда все – язычники, потому что все – боги.

СССР нет уже почти 20 лет, генсеков сменили президенты, бухгалтерских служащих – банковские менеджеры, но по-прежнему уже постсоветская Россия остается все той же единственной в мире страной богов┘ Поэтому нет лучшего места для мракобесия, чем ее огромные пространства. И нигде оно не одевается в столь пышные интеллектуальные одежды, как в обеих ее столицах.

Эту особенность советско-российской интеллектуальной элиты афористически точно отметил еще Иосиф Бродский: «Есть нечто в сознании литератора, что делает саму идею о чьем-то моральном авторитете неприемлемой. Литератор охотно примирится с существованием генсека и фюрера, но непременно усомнится в существовании пророка. Дело, вероятно, в том, что легче переварить утверждение «Ты – раб», чем «С точки зрения морали ты – ноль». Как говорится, лежачего не бьют. Однако пророк дает пинка лежачему не с намерением прикончить его, а чтобы заставить его подняться на ноги. Пинкам этим сопротивляются, утверждения и обвинения ставятся под сомнение, и не для того, чтобы установить истину, но из-за присущего рабу интеллектуального самодовольства».

У Бродского речь идет о людях советской литературы, но они в такой же степени относятся и к людям советской и российской науки. Если не в большей. Литератор имеет дело с языком, за которым тоталитарное государство следит неусыпно. Поэтому литератора превращает в раба прямое давление государства, для которого язык является инструментом номер один, потому что им владеют «и гордый внук славян, и финн, и ныне дикий/ Тунгус, и друг степей калмык». И поэт, являющийся, по словам того же Бродского, орудием языка, должен стать либо глашатаем-рабом государства, либо ему нет места в нем. И судьбы Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой и Иосифа Бродского – тому более чем яркие свидетельства.

Ученый же имеет дело, скажем так, с уравнениями Максвелла, Шредингера, Дирака и т.д. И хотя советское государство вполне успешно контролировало процесс взаимодействия ученого с уравнениями, но такой же чистоты и тотальности, как в литературе, оно добиться не могло, просто потому что язык физики требует знаний, выходящих за пределы таблицы умножения и азбуки. Благодаря подобному обстоятельству у людей советской физики оказалось свое Евангелие – «Курс теоретической физики» Ландау и Лифшица. Оно и заменило им как христианскую, так и многочисленные Библии Страны Советов (начиная с «Краткого курса ВКП(б)» и заканчивая уставом пионерской организации).

Ученые-физики, занимаясь решением уравнений, конструированием атомных реакторов и т.п., испытывали амбивалентное самодовольство. Б.М.Кустодиев, «Портрет профессоров П.Л.Капицы и Н.Н.Семенова», 1921 г.

В годы рождения советского государства, сопровождавшегося строительством индустриальных пирамид, атеистический пафос советских физиков и большевиков совпал по чисто топологической причине – и те и другие осваивали ремесло покорения пространства и времени. Так родилась великая советская физика. Это же обстоятельство гарантировало ее сохранность в отличие от, скажем, генетики и биологии, практически уничтоженных на знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года и даже сейчас, спустя более 60 лет, так и не сумевших оправиться после учиненного погрома.

Все отмеченное привело к тому, что ученые-физики испытывали, занимаясь решением уравнений, конструированием атомных реакторов, запуском ракет и т.п., своего рода амбивалентное самодовольство. С одной стороны, они смирялись с существованием тоталитарного государства и даже презирали его, а с другой – самозабвенно запускали в его честь ракеты и реакторы и не без уже рабского самодовольства получали все возможные материальные блага из его распределителей.

И в годы оттепели, когда советская империя простилась с ГУЛАГом и возжелала нормальной человеческой жизни, советская физика пережила свой расцвет, окончательно утвердив почти божественный статус выходом в космос и завершением курса Ландау и Лифшица. Тогда-то и случилось ее победное и масштабное шествие по Стране Советов, вылившееся в форменное безумие 60-х годов. Тогда каждый мало-мальски толковый выпускник средней школы бредил великими научными открытиями, великими физиками┘ и таинственным Главным конструктором и рвался на физические факультеты МФТИ и МИФИ, МГУ и НГУ.

Но вот презираемое ими государство рухнуло вместе со всеми своими распределителями. Советский ученый-бог получил свободу┘ Он распорядился ею как настоящий (пусть и интеллектуальный) раб и по сути своей варвар, который, как известно, приходит сначала в растерянность от полученной свободы, а затем начинает требовать наведения порядка в экзистенциальном ожидании хозяев и вожаков. Те, как и следовало ожидать, не замедлили явиться даже на хозяйство, погруженное в полукрепостной упадок, правда, разбавленный полусладким соусом глобализации. И навели «суверенный демократический» порядок.

Разумеется, науке это не помогло, и она уже никогда не переживет ни былого могущества, ни былого расцвета. Sic transit gloria mundi. Но вся история советско-российской науки, и прежде всего физики, открыла новую истину, доселе неведомую миру: можно решать уравнения Шредингера и Дирака, строить атомные реакторы и подводные лодки, запускать ракеты в космос, но оставаться при этом такими же варварами, как и те, что в век научно-технического прогресса пришел и навлек на наше ужасное и прекрасное отечество беды и несчастья, много хлестче средневековых. Потому что цивилизация появляется не там, где царствуют уравнения, а там, где в порядке клозет.

Новосибирск