Юрий Соломонов
От этих губ да на «губу»?!
Фото Василия Пудовкина/PhotoXPress/ru
Но есть особые виды поощрения, невидимые взору общественности, но представляющие для награжденного особую значимость. Я сейчас не о закрытых указах, которыми отмечаются заслуги бойцов невидимого фронта. С теми все понятно, и, как говорится, дай им бог еще долгих лет своей неслышной работы.
Я о другом. О таком виде награды, как доверие власти человеку, которому выдается право исполнить особый государственный заказ, а то и не один.
…Когда-то досталось мне счастье жить в прекрасном сибирском Томске, учиться там в престижном вузе, сотрудничать с местной газетой да еще и дружить с разными замечательными людьми, как раньше говорили, «из творческой интеллигенции».
Из той самой среды был мой тогдашний друг, художник-график Володя Кудряшов. Созерцатель, внешне похожий на Блока, он обещал нам, что в искусстве гравюры окончательно решит проблему «черного на черном» и тогда, может быть, женится на актрисе филармонии, выступавшей с пугающим весь город номером «Женщина-змея».
С таким чудовищным набором пристрастий Володя почему-то слыл благонадежным у руководителей художественного фонда и у разного рода идеологических начальников. «Я же суворовское оканчивал», – с едкой победной улыбкой говорил он братьям по кисти и резцу, получая очередной заказ на портрет какого-нибудь руководителя партии и государства. Знакомыми ликами в дни великих торжеств украшались фасады заводских корпусов, старинных зданий знаменитых вузов и т.п.
Суворовское училище вовсе не придавало ему преимуществ. Просто кроме хорошего художника он был еще и отменным копиистом. А что касается критериев, то они для всех, кто работал в этом дивном жанре, были чрезмерно строги, а порой просто восхитительны.
Однажды к ним в мастерские пришел пожилой человек с военной выправкой и, не обращаясь ни к кому конкретно, сказал: «Товарищи художники, к областному празднику науки хотим поощрить вас солидным гонораром за воссоздание на живописном полотне образов двух выдающихся ученых, имеющих отношение к сибирской науке. Это Дмитрий Иванович Менделеев и Игорь Васильевич Курчатов.
Хочу со всей прямотой вас предупредить. Несмотря на мой преклонный возраст, застать при жизни ученого Менделеева мне не удалось. А если учесть, что Дмитрий Иванович своими опытами способствовал распространению водки на Руси, то вы, этого продукта не чуждые, можете рисовать его, так сказать, в свободной манере. А вот что касается моего современника, великого советского физика Курчатого…»
«Курчатова!» – поправил кто-то.
«Кур-ча-то-го!» – повторил куратор и пошел на выход со строго поднятым ввысь указательным пальцем.
В наступившей тишине кто-то тихо предположил: «Может, он действительно Курчатый был, просто как физика его немного засекретили».
Других версий насчет знаменитой фамилии не поступило.
Ну а того, кого мне однажды выпала честь рисовать под руководством Кудряшова, спрятать под псевдонимом было невозможно. «Брежнев Леонид Ильич. Поясной портрет 3х4».
«Никаких кистей, – строго сказал мастер, – только валик. Кистью я потом по контуру сам пройдусь».
Валиком я создавал строгий темно-синий пиджак генсека. На левой стороне была выделена запретная для меня зона, в которой член Союза художников РСФСР Кудряшов должен был работать над золотыми звездами Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда. Вокруг полотна гуляли друзья-художники и спорили о числе звезд у Леонида Ильича. Но сбить мастера с толку им не удавалось. Тогда живописец Толя Шумилкин попросил: «Володька, позволь брови нарисовать. Больше чекушку не попрошу».
Отдать кому-то на поругание самые красивые брови СССР график Кудряшов не мог. А что до чекушки, то гонорары за такие заказы не считались добытыми в долгих творческих муках, и потому они разлетались легко и шумно. Вот в такой цинично-веселой атмосфере рождались шедевры тогдашнего провинциального агитпропа.
Другая, чем-то неуловимо схожая история произошла двумя годами позже, когда военная кафедра отправила нас на летние сборы, где мы, проникнувшись тяготами реальной солдатской жизни, должны были принять присягу.
 |
| Жизнь и живопись времен застоя.
Фото ИТАР-ТАСС |
Ехать пришлось поездом почти сутки. Поэтому договорились взять с собой все необходимое, чтобы достойно скоротать время. В основном это были консервы да недорогое красное сухое вино «Алжирское». Часа через два после отправки из купейного вагона к нам в плацкарт явились сопровождающие нас офицеры кафедры. Подполковник, фамилия которого у меня в памяти стерлась, а вот красивая пижама и отеческий наставительный тон остались. Подполковник советовал нам блюсти в дороге честь будущих офицеров запаса.
А наш преподаватель капитан Казанцев был в трениках, футболке и пляжных тапочках. Как только подполковник отправился спать, стало понятно, чего не хватало для полной гармонии капитану. Он, собственно, и начал с просветительской оды красному сухому, в котором мы, по его мнению, пока еще ничего не понимаем. Где-то на «культуре винопития Древней Греции» мы начали по одному вежливо покидать тостующего. Надо сказать, что мест и поводов для общения в этом поезде было много.
А когда уже за полночь я и еще трое ребят вернулись в свое купе, мы обнаружили в нем откинувшего пляжные тапочки капитана. Все попытки привести его в чувство говорили о нашей сильной недооценке благородных сухих вин.
В четыре утра мы вышли на станции назначения, где нас ждали автобус и младший сержант по имени Сашка, который представился томским жителем, артистом, художником и заведующим клубом той воинской части, в которую мы направлялись.
Когда садились в автобус, пришлось признаться, что в поезде отдыхает капитан. «Знаю, Казанцев, – сказал Сашка, – к нему уже пошли. Он на станции переночует».
В семь утра прозвучал «подъем». И вот мы уже стоим в строю, покачиваясь от недосыпа. На нас недовольно смотрит старшина, а в это время по плацу начинает к нам приближаться размеренное цоканье сапог. И вот уже перед нами возникает что-то похожее на галлюцинацию.
Это капитан Казанцев. Он в новенькой полевой форме, чисто выбритый, благоухающий «Шипром», в руках у него модный по тем временам «дипломат».
И последняя деталь – на груди Казанцева сияет медаль «За боевые заслуги».
«Что-то вы неважно выглядите, – говорит нам капитан. – Ко всем советам, что я давал вам в пути, дарю еще один. Вид солдата в строю должен быть молодцеватый. И пусть вас никогда не гнетет судьба минувшей ночи».
Последний философский посыл слегка расшатал наш строй. И я спросил: «Откуда кейс, товарищ капитан, в такую-то рань?».
Он помолчал и сказал: «Всё – женщины».
Единственное, что мне хотелось сделать в то странное утро, – послушать Сашку.
Первое, что я увидел в каморке заведующего клубом, – это размещенные на стенде всевозможные наградные планки, которые Сашка в отсутствие военторга делал по просьбе тех кто имел награды. Получалось не хуже, чем Брежнев у Кудряшова.
«А медаль Казанцеву тоже ты присвоил?» – спросил я.
«Медаль настоящая, – сказал Александр серьезно, – и насчет женщины тоже. Понимаешь, у него тут любовь. Он уже сколько лет на эти сборы напрашивается. А она ждет. Форму его хранит. Тут военных женихов пруд пруди. А ей по фигу. Любовь. Если на станции будешь, увидишь, как они прогуливаются. Красивая пара. Она им так гордится».
На мой вопрос, почему Казанцев перед встречей напился, Сашка поведал: «Это у него от нервов. Она только при встрече спрашивает, что он решил насчет их будущего. А «бессознанка» – это как бы знак, что все еще не определился. Трусит. А ведь герой. В общем, тут у нас настоящая пьеса».
С Сашкой я потом встречался. Он с женой работали в театре. Много работали и мало получали. Питались иногда одной мойвой – жареной, вареной, копченой. И он вспомнил, как хорошо жилось в армии, где за его художественные творения ему выпадало и уважение, и исправное питание.
«Да и драматургия была не для детских утренников», – вздохнул мечтатель-артист, в прошлом создатель наградных планок, за которыми стояли непридуманные герои.
