Роза Цветкова
Ичан-Кале – это внутренний город в древнейшем узбекском городе Хива (VI в до н.э.). Здесь всего 300 жилых домов, каждый из которых объявлен ЮНЕСКО памятником Всемирного культурного наследия. Фото автора
На днях сидели небольшой, но дружной компанией в одном из любимых московских кафе. И то ли меню, сплошь состоящее из блюд восточной кухни, об этом напомнило, то ли и впрямь ностальгия заела, но почему-то захотелось поговорить об Узбекистане. Не об узбеках, отношение к которым у россиян меняется в зависимости от погодных условий: летом на дачах и зимой в городе трудолюбивые и плохо говорящие по-русски приезжие, конечно же, нужны, но в остальное время о большом количестве гастарбайтеров в социумах многие говорят с нескрываемым раздражением.
Нет, захотелось узнать, какие ассоциации вызывает у моих друзей страна, которая еще не так давно была и их страной тоже. Да, я не оговорилась – четверть века назад Узбекистан был одной из 15 республик, объединенных коротким, но таким объемным определением – СССР.
В те советские времена никто не считал какой-то огромной потерей времени поездку на скором поезде из Ташкента в Москву. Потому что это были реальные и, что интересно, достаточно недорогие даже в купейном исполнении поезда дружбы, где люди, которым было никуда не деться друг от друга две ночи и три дня, как только состав трогался, сразу же доставали свои промасленные свертки с курицей, крутыми яйцами и отварной картошкой. И начиналась долгая жизнь в дороге с ее дурманящими воображение ароматами из-под нижних полок: «Везу дочке с зятем четыре торпеды, а то они в своей Москве ничего, кроме кандаляшек, не видят» (торпеды, равно как и кандаляшки, никакого отношения к военному арсеналу, разумеется, не имели, это просто сорта дынь, впрочем, вкуснота первой и в самом деле сбивала наповал, и тогда, в конце 80-х, одна такая дыня вполне могла считаться валютным эквивалентом). С неспешными разговорами под чай, а то и что покрепче, с выходами на каждой станции в поисках чего-то вкусненького, местного. С постепенным изменением пейзажа за окном: когда на смену бесконечным пустынно-верблюдным горизонтам вдруг все более уверенно заступали березовые ряды, действительно в сарафанных платьях, а самые любознательные и глазастые пассажиры пытались под стук колес даже разглядеть какой-нибудь гриб под елкой, вдруг мелькнувшей в окне. С волнениями, кто кого встречает на Казанском вокзале и доедут ли «юсуповские» – то есть очень большие, из тех, что сегодня в разгар лета все равно огромных денег стоят на российских рынках, – помидоры до квартиры родственников целыми-невредимыми, не потекут ли при пересадке на электричку до Серпухова.
До сих пор помню, как купейный вагон мог разом пропахнуть копченой рыбой, когда на станциях ближе к Аральскому морю (тогда оно еще не превратилось в соленую лужу) в поезд заходили узбекские, а может, и казахские – скорый № 5 шел и через Казахстан тоже – тетеньки в длинных платьях и платках, а еще с огромными связками вяленой и копченой рыбы. Жерех, сом, лещ, судак – все пахло одуряюще вкусно, и мало кто мог устоять, чтобы не купить большую рыбину, истекающую собственным жиром, и тут же, порезав ее на внушительные куски и позвав гостей из соседних купе, – вот оно, ничем, никакими кризисами и дефицитами не искоренимое узбекское гостеприимство! – незамедлительно съесть ее под «Жигулевское» (выбор в советское время был невелик) пиво, крутобокий спелый арбуз с лепешкой или даже просто зеленый чай.
Но я отвлеклась, как и всегда, вспоминая про запахи, звуки и краски страны своего детства и юности.
«Какие три ассоциации, самые первые, у тебя возникают при слове «Узбекистан», – спросила тогда, в кафе, своих трех закадычных друзей-подружек, из которых один респондент – хотя это просто моя любимая подруга, – никогда там не был, но мечтает туда поехать, второй – побывал там два года назад в очень интересном путешествии через всю страну, а третья, тоже очень любимая и родная, переехав в Россию, долгое время причитала: «Как же здесь холодно, зачем я уехала из Ташкента?!» И еще в опросе поучаствовал совсем молодой парнишка (сын одной из нас), все его познания об Узбекистане ограничивались визуальными контактами с приезжими работягами.
Его-то ответы оказались самыми интересными. Ну, понятно, что тот мой друг, что побывал в Узбекистане в самый клубничный сезон, – а она там пахнет так, как никогда не пахнет здесь, – до сих пор помнит, как там было жарко, вкусно (о, этот офигенный узбекский плов, которого можно съесть целый казан за раз!) и многолюдно. Последнее слово хотя и не существительное, но в довесок к «солнцу» и «плову» кажется убедительным: это мой приятель вспомнил о знаменитых рынках, которые в каждом из больших узбекских городов, будь то Хорезм, Самарканд, Бухара или Ташкент, имеют свою собственную базарную интонацию и аудиторию – что продавцов, что покупателей.
Например, самаркандский базар просто ошеломит вас огромностью лепешечных рядов, которые, как будут утверждать старожилы, ни в каком другом месте не получаются такими же вкуснейшими, как здесь. Даже если вы захватите с собой все необходимые ингредиенты для теста и запакуете в специальную бочку воздух этого одного из самых старинных и загадочных узбекских городов.
Покупая лепешки, торговаться бессмысленно, цена и так минимальна, а вот насчет всего остального – улыбчивые хозяева зелени, овощей, фруктов, разных специй и чего только не – будут только рады вступить с вами в торг, уточнив для начала, откуда вы. И вы поймали удачу за хвост, если оказались москвичом ну или в крайнем случае питерцем. Только не говорите «Питер» или тем более «Санкт-Петербург». Вас не поймут: узбеки консервативны в своих пристрастиях, Ленинград им понятнее. Скидки чуть ли не вдвое гарантированы в случае, если вы столичная штучка. Эти добрые, хотя и шумные у себя на родине люди искренне радуются каким-то совпадениям в своей и вашей жизни. И даже если продавец арбузов никогда до российской столицы не добирался, он все равно скажет, что его дядя, племянник или еще кто-то жил или живет в Бутове, на «Коломенской» или «Планерной». И вдобавок к своим воспоминаниям обязательно положит вам в пакет две лишние пахучие груши, гроздь винограда или еще что-нибудь «настоящее, узбекское!». И вам в этот момент покажется, что вы в настоящем фруктово-овощном раю: будете еще долго стоять и бесцельно разглядывать бесконечные торговые ряды, а потом, опомнившись, пойдете в направлении стойкого, ни с чем не сравнимого шашлычного запаха и, сев за стол с незатейливой клеенкой, здесь же, на шумном базаре, на время забудете про все свои планы на этот день. И начнут на дастархан метаться яства одно за другим, и, конечно же, исключительно только для вас, как заговорщически шепнет вам сам хозяин этого восточного чревоугодия.
Но я опять отошла от темы. В тот вечер в кафе Москвы моя до сих пор мерзнущая даже летом подруга, та, что, как и я, прожила в Узбекистане свои первые полжизни, мечтательно произнесла свои заветные слова: «Ностальгия, там так дешево, я туда поеду на майские праздники». И хотя это не было всего тремя словами, я ее поняла и сразу же, чтоб не забыть, попросила привезти из Ташкента семена желтой морковки. Здесь на подмосковных и прочих дачах ее не выращивают, а плов, если его приготовить не с красной и сладкой, а с желтой морковкой, незамедлительно вызывает кучу гастрономических ощущений.
Словесные предпочтения последней из нас, только еще мечтающей поехать в солнечный Узбекистан, были любознательно определенными: Самарканд, Бухара, но опять же лепешки. «Ой, а можно исправить на шашлык?» – после секундной паузы попросила она вдруг, и я поняла, что это скорее влияние последних, самых трудных недель Великого поста, чем точность ассоциаций о стране узбекской.
И наконец, выбор того самого мальчика, второкурсника одного из престижных московских вузов (поступил сам, безо всяких взяток – «бакшишов», как говорят на Востоке, чем мы все, а не только его мама, несказанно гордимся). «Скромность, уборка, тишина», – сказал так убежденно, что я вначале подумала: может, он изначальное слово перепутал? Но нет, наш юный друг пояснил, что те узбеки, которых он знает, скромные и очень работящие. Дворники, уточнил на всякий случай. «Вот она, «уборка», – поняла я и, рискуя показаться тугоумным лохом, все же спросила: – Ну а тишина-то при чем?»
«Так они же нас боятся», – он сказал это с такой горечью, что нам, взрослым, вдруг оказалось нечем оправдаться. И тут, слава богу, к нам подошел официант-узбек и, сияя ослепительно солнечной улыбкой, так щедро-добродушно предложил нам еще что-нибудь съесть, такое вкусное, узбекское, что мы выдохнули с облегчением и на всякий случай заказали еще по одной порции, а чего – не скажу.
