Разбойники с бутылями

Сербия всегда воюет и всегда выглядит, как перед войной или после войны.
С.Колесников. Сербский пейзаж. Иллюстрация из книги А.Толстого «Художники эмиграции»

Эдуард Лимонов. Смрт. – СПб.: Амфора, 2008. – 252 с.

Новая книжка Эдуарда Лимонова. О Балканах. Военная проза, отчасти документальная, местами сугубо художественная. Короче, типичный Лимонов. Воспоминания в рассказах. Здесь именно сборник рассказов, потому что каждый можно читать отдельно, оттого, кстати, и много повторений фраз и эпизодов. Есть, впрочем, одна новелла, а не главка или рассказ. Совершенно новелла и новелла совершенная. «Самовольная отлучка». Про то, как Лимонов и шесть сербов отправились на католическое Рождество в Венецию. Сербы, если кто не знает, православные, а хорваты, с которыми они воевали в 90-е (о тех временах и книга) – как раз католики. Притом Лимонов не раз приводит фразу, что сербы, поменяв веру, перестают быть сербами. И тем не менее – в Венецию, праздновать католическое Рождество. Женщины, мирная жизнь, праздник, одна из девушек, с которыми они там познакомились, потом с ними и уехала, работала в военном госпитале. Американка. Читать рассказ «Самовольная отлучка» все же лучше не сразу, а после прочих, тогда оазис именно оазис, отдушина именно отдушина, островок поэзии именно островок поэзии.

Немного о литературе. Всюду, куда приезжает воевать Лимонов, к нему приходят местные писатели, писцы, как их там зовут. Эпизоды с писцами – небритыми разбойники с бутылями сливовицы – самые хорошие и смешные. Писатели – они такие. Все. Везде. Разбойники с бутылями.

Писать про новую книгу Лимонова намного лучше, чем писать про новую книгу Сорокина или тем более Пелевина. Примерно так же, впрочем, приятнее писать про новую книгу Сорокина или даже Пелевина, чем про новую книгу певцов и «ниспровергателей» гламура.

Прочитав Лимонова, ругающего Хорватию, очень хочется съездить в Хорватию. Прочитав Пелевина или Сорокина, хочется пива или крепленого вина. Прочитав певцов и «ниспровергателей», не хочешь, а скажешь: «Я уже могу идти, можно? Уберите оружие, я уже дочитал, правда».

Сугубо военная часть книжки – типичная советская «окопная» полуправда. Рефреном звучит: «Мы не стали в него стрелять». Или: «Казаки были разочарованы, что снайпер не оказался «белой колготкой». Они смотрелись явно несчастливыми...» То есть совсем не сказать, что казакам хотелось бы поймать девушку-снайпера нельзя, а вот описывать в подробностях... Нельзя быть таким же, как враги – в книгах, конечно. Убить неприятельского солдата в бою – нормально и естественно. Растерзать пойманную «белую колготку» – все-таки не совсем. Подобные случаи охотно описывают писатели с противоположной стороны. Наши всегда, когда воюют, мстят, разумеется, за друзей, но жалеют иногда и врагов, особенно безоружных, особенно стариков, женщин и детей. Неприятель всегда беспощаден.

Кое-кто скажет: пропаганда. Нет, именно полуправда. Правда с нашей стороны окопа. С другой стороны – своя полуправда. Если быть над схваткой – новости или история. Правды нет, как нет и истины.

А почему не пропаганда – объясню. В одном из рассказов описан случай. Цитирую: «Часто фронт стоит. Может стоять в горячих точках и год на месте. Все пристрелялись к позициям друг друга, все соблюдают некоторые неписаные законы, все счастливы». И далее: «...солдат рассказывал, что увидел в оптику снайперской винтовки своего соседа-хорвата, которого ненавидел. Тот вышел на балкон, зевая. Дело было ранним утром. Радостно мурлыкая, он взял хороший прицел, и в это время на балкон выбежал маленький сын соседа. – Я не убил его, – сожалел потом серб...». Сделаю акцент на слове «снайпер» – наши разведчики и вражеские шпионы – и продолжу. Если что-то подобное было с другой стороны – а ведь наверняка было – как нам узнать о том, «который не стрелял»?

Только из военной прозы противоположной стороны.

Наверное, мне теперь отчасти понятна любовь русских к сербам. Сербы еще более русские, чем сами русские. Русские ненавидят Москву и москвичей, москвичи говорят – церьковь, четверьг. Сербы говорят – смрт, борба. Теперь я понял, что мне не нравится в Лимонове. Он выбирает «смрт», не московскую «смерьть», даже не русскую, менее радикальную «смерть», а именно «смрт». Его право, ему гадко от гнусной реальности Москвы, гнусной реальности Парижа. Ему подавай войну.