Дарья Курдюкова
Кентридж любит контрасты, противоставление черного и белого.
Фото ИТАР-ТАСС
Персональная выставка этого художника из ЮАР – анимация, угольные рисунки, монотипии, скульптуры, даже настоящая, хотя и многократно уменьшенная сцена для постановки моцартовской «Волшебной флейты». Выставка про апартеид, политику, тоталитаризм и, как ни странно, про поэзию тоже. В 2009-м «Пять тем», показанные в Музее искусств Нортона, стали экспозицией года. А на IV Московской биеннале современного искусства Кентридж, без сомнения, один из самых ярких спецгостей.
Вы стоите посреди зала, вращая головой в надежде поспеть за толпой беспокойных линий и штрихов, движущихся анимированных героев и, наконец, за самим автором, перешагивающим с экрана на экран. Неподалеку с автопортрета 1998 года со спокойной печалью глядит из-под шляпы человек с красивым носом с горбинкой – нарисованный углем поверх коллажа из страниц энциклопедического словаря, «Энеиды», книги про «Логику и структуру Вселенной». Угольная линия, растушеванная, постоянно складывающаяся во что-то новое, – главный герой его рисунков.
Первый анимированный фильм из таких рисунков он сделал в 1989-м, это был «Йоханнесбург, второй величайший город после Парижа». Йоханнесбург – родной город самого Кентриджа, с фильма и начинается выставка. На международной арт-сцене Кентриджа приметили довольно поздно – но после 10-й «Документы» 1997 года посыпались персоналки по всему миру. В Гараже Уильям Кентридж выставлялся два года назад, будучи участником сложносоставного основного проекта прошлой Московской биеннале.
«Против исключения». Нарочно или случайно – неизвестно, но история пошла на новый виток, и теперь на том же месте его монографический показ, четкостью слога и изяществом композиции напоминающий часовой циферблат.
«Пять тем». По числу экспозиционных разделов это апартеид в Африке, против которого выступал его отец-юрист, это точки пересечения абсурда в жизни и в искусстве, наконец – просто поиск адекватного образа. Именно поиск. И образ появляется на глазах, тут не данность, а зыбкий процесс нащупывания. Как в коллаже, где может получиться одно или другое. Причем автор вглядывается вместе с нами: что будет?
Его искусство не порывает с традицией, как то привычно для contemporary art, а, напротив, уходит в нее корнями. Его анимированные фильмы и эскизы к ним, опера, скульптура, перформанс как тугой узел, где стянуты музыка, кино и литература. Тут – поклон Моцарту с «Волшебной флейтой» и Шостаковичу с «Носом» (он ставил обе оперы, первую – в брюссельском театре Ла Монне, вторую – в Метрополитен). Тут – режиссеру Жоржу Мельесу и его трюкам. Там – «Королю Убю» и Альфреду Жарри или Гоголю опять-таки с «Носом», а через его голову – описавшим схожую потерю предшественникам Лоренсу Стерну с «Жизнью и мнениями Тристрама Шенди» и Сервантесу с «Дон Кихотом».
Кентридж любит контрасты. Противопоставляет черное белому: вот на белом экране черные муравьи, а стоит сменить «фильтр» – станут белые светлячки ночью. Или в гротеске «Я не я, и лошадь не моя» пляшет черная человеческая тень, а на другом экране – силуэты белых аппликаций. Он сопоставляет персонажа и человеческую массу: когда в «Йоханнесбурге┘» угольная толпа наводняет экран, как муравейник, она стихийно заполняет и ваш организм ощущением животного ужаса. Идя дальше, Кентридж работает с абсурдом, с гротеском – соединяет выступление Бухарина, историю про повесть и оперу «Нос», русский авангард с присказкой «Я не я и лошадь не моя». А в одноименном перформансе сам ходит по сцене и рассуждает еще с двумя alter ego на экране, ловит их записи, кидает им свои. Наверное, в таком использовании собственного тела как инструмента эхом откликнулась его нереализованная актерская выучка.
 Не всегда можно поспеть за беспокойными линиями и штрихами на работах Кентриджа. Фото ИТАР-ТАСС |
Его бронзовые фигуры-клещи, просто чепушные фигурки, чьи предшественники встречались в видео «Шествие теней», – дальние родственники экзистенциалистов. То ли скульптур Джакометти, то ли живописных героев Фрэнсиса Бэкона. Но обостренность экзистенциализма, красоту отчаяния Кентридж перешагивает, как бы снимает, включая гротеск и музыку. Музыка – будь то синкопы авангардного парада, будь то свинг – как накатившая волна, как контрбаланс всему показанному. Объединяет, не дает стать пафосным, примиряет. И, вспоминая аналогии с экзистенциализмом, вытягиваешь вдруг из памяти сартровскую «Тошноту», где то самое чувство тошноты проходило, исцелялось, растворяясь в джазе.
Меньше всего хочется писать о Кентридже рецензию – там вы увидите то-то, а в этом углу удачно поставили это. Для самого Кентриджа любая расстановка-компоновка, что в работе, что в зале, – лишь способ выразить то, что между строк. Выразить, не сказать словами. Послание Кентриджа экспрессивно – про права гражданские и человеческие. Но оно лишено пафоса горячечной полемики в духе «Доколе ж!..». А потому и глубже.
