Выступая в Госдуме 6 апреля, Владимир Путин заявил, что Россия точно выйдет из кризиса, и парламент с энтузиазмом аплодировал этим словам. Однако проблема заключается не в самом факте выхода из кризиса. Все плохое рано или поздно заканчивается. Вопрос в другом: каким будет российское общество, пережившее первый по-настоящему капиталистический кризис.
Усилится ли потребительская характеристика российского общества? Здесь многое будет зависеть от того, сможем ли мы адекватно проанализировать нынешнюю ситуацию. Основа «путинской стабильности» во многом заключалась в росте стандартов потребления и привыкании к ним. В свою очередь, суть социального кризиса – в неспособности по-прежнему соответствовать этим, уже привычным стандартам.
Если общество воспримет высокий стандарт потребления как некий моральный барьер, преступать который – грех, то нас ожидает стагнация и «хомячество», предельно экономное потребление, страх, жизнь в эсхатологической перспективе «нового черного дня». Если же социум воспримет этот стандарт как стимул для выработки продуманных индивидуальных экономических стратегий, общество потребления продолжит существование, обогащенное кризисом. По всей видимости, для российского посткризисного общества актуальными окажутся обе матрицы: в мегаполисе и в глубинке потребляли и потребляют по-разному. Двигателем нового общества потребления станет молодежь, нормы и ценности которой во многом сформировались в «стабильные нулевые».
Какую бы модель поведения ни избрал посткризисный россиянин, он будет менее доверчив. Это не означает, что человек станет человеку волком, а социальные ячейки замкнутся в квартирах. Это означает, что в обществе станет меньше наивности и инфантилизма и больше самостоятельности: и «хомяк», и «новый потребитель» будут полагаться на собственные стратегии (верные или нет) и перестанут слепо верить в долговременность и безоблачность конъюнктуры. Разумеется, это скажется и на их политическом выборе – не в том смысле, что они приведут к власти некую новую элиту, а в том, что «старая» элита будет вынуждена говорить с обществом, вкусившим кризис, на ином языке. Прежний язык утратит убедительность.
Изменится восприятие времени. Общество станет более чутким к капиталистическим циклам. В общественном сознании модель времени, разбитого на отрезки и фазы, вытеснит модель однородного времени. Это скажется на планировании семейных бюджетов и самой семьи. Время заметно вырастет в цене, и это отразится на динамике жизни, на привязанности к месту, избирательности связей. Общество станет более беспокойным и деятельным.
Отношение к труду также станет иным. Труд «вообще» будет цениться меньше, а оценка труда как некой функции, достаточной для признания человека человеком, будет постепенно уходить в прошлое. Ее будут теснить иные категории оценки труда: качество, краткосрочная и долгосрочная эффективность, инициативность.
Трансформируется и само потребление. Речь не идет о том, что посткризисное общество откажется от инвестиций в те или иные категории вещей или впечатлений. Сами категории сохранятся, но иерархия качества внутри каждой категории станет более жесткой. Точнее, общество будет в большей степени, чем прежде, ориентироваться на эту иерархию, упорядочивая свои инвестиции. В России будет развиваться культура потребления, вытесняя стихийное, «пьяное» потребление «нулевых».
Посткризисное российское общество должно стать более прагматичным. Прагматизм не следует путать с консерватизмом. Традиционный консерватизм с его привязанностью к месту и актуальным связям, с его пассивной зависимостью от конъюнктуры окажется в маргинальном положении. Поговорка «От добра добра не ищут» утратит свою актуальность. Посткризисное общество будет хорошо понимать, что нет такого «идеального добра», которое нельзя было бы улучшить.
Владимир Полканов 
