Сергей Соловьев Речь не только о вновь открывшейся экспозиции Исторического музея по истории России за тысячу лет. Готовилась она долго и обстоятельно, но как всякая обстоятельная история скучна и предсказуема. Единственная отрада - свежий дизайн залов в духе новорусского евроремонта: их презентовали особо, и они, собственно, означают возвращение от истории советского формата к истории забелинской - к сказочной матушке-Руси.
Почти одновременно два центральных музея - Третьяковская галерея и Пушкинский - открыли для себя двух художников, чьи имена выпали из большой истории. Из той истории, что писалась в битвах авангарда и соц-арта 20-30-х годов. В подобном раскладе за бортом остались те, кто "делал искусство". Как ни парадоксально, эти тихие и незлобливые отщепенцы, эстеты и мистики больше всего страдали и от властей, и от радикалов.
Мытарства Артура Фонвизина, чьи акварели и рисунки представляет Музей личных коллекций (отдел ГМИИ), ярко описаны его супругой. Выдержки из воспоминаний Натальи Фонвизиной, предваряющие выставку, нужно прочесть обязательно (у них, кстати, зрителей толпится больше, чем в залах); эта смесь исповедальности и хармсовой иронии добавит соли с перцем в сладкие акварельные пятна. Инфантилизм и неприкаянность, вечная нищета и бродяжничество. Плюс сожительство с негритянкой в Мюнхене (1904-1907), плюс авантюра с "подработкой" в Тамбове (затянулась на 17 лет), триумф в Пушкинском музее на первой персональной выставке в 36-м и мгновенный крах после разноса в "Правде". Высылка в Караганду, опять голод и забвение. На таком фоне летящие розовые циркачки, расплывающиеся в абстракции портреты (опередившие знаменитые росчерки Зверева), иллюстрации к немецким романтикам - сплошь весенние цветы на житейском перегное. Если бы в свое время его друг Ларионов не дал пощечину Судейкину, быть бы Фонвизину среди мирискуссников, вовремя уплывших на Запад. Но судьба, увы, свела с авангардистами.
Примерно ту же шутку сыграл авангард с Александром Древиным (Третьяковская галерея). Беженец из Риги угодил в московскую беспредметность Малевича, Татлина и Кандинского. В то время как его супруга Надежда Удальцова отдалась авангарду почти безвозвратно, Древин его стеснялся и всерьез, судя по тому, с какой быстротой уничтожил все свои супрематические опыты, не принимал. С середины 20-х он пришел к фирменному коньку прибалтийских художников: смеси народных мотивов и немецкого экспрессионизма. Его кисть словно по песку прочерчивает линии и волны, обрисовывает заброшенные фигуры и объекты. Стиль и манера Древина кристаллизуются после поездки по Уралу, по землям легендарной Шамбалы, где даже Удальцова перешла на чистые пейзажи.
Древинская самобытность оказалась неуместней авангарда. Поводом для ареста послужило его участие в латышском обществе "Прометей". Древин был расстрелян 28 февраля 1938 года. Точную дату казни удалось выяснить только при подготовке нынешней выставки. За два дня до открытия, 26 января, в лютеранском приходе при Латвийском посольстве прошел поминальный молебен о художнике, чье место захоронения (как и место в истории живописи) до сих пор не известно.
