Дарья Курдюкова
«Мост – метафора переправы, пути – всего того, что дают и книжки». Фото пресс-службы Арт-усадьбы Веретьево
24 мая Иосифу Бродскому было бы 85. Музей «Полторы комнаты», объединившись с другими петербургскими институциями, отметил его день рождения звуковой инсталляцией, концертами его любимой музыки и спектаклями. 9 мая архитектору Александру Бродскому, автору пространства петербургских «Полутора комнат» и подмосковного парка Веретьево (см. «НГ» от 29.06.21), исполнилось 70. Теперь в Веретьево открылся посвященный Иосифу Александровичу «Мост другого Бродского», он же – библиотека. Это еще не все новое, что появилось тут благодаря Александру Бродскому, арт-директору Веретьево Ирине Горловой и музею «Полторы комнаты».
В парке Александра Бродского вообще много мостов, мостков и библиотек. По естественным причинам, поскольку местность, где Большой ручей впадает в реку Дубну, заболочена. И чтобы не мешать природе – «тропы», от длинного «Проспекта» до всяких укромных, петляющих «переулков», проложены узкими, в четыре, а иногда и в две доски настилами. Если на дорожку упало дерево, ему не мешают, приставляя сбоку пеньки для обхода. Что до библиотек, это естественное наполнение романтического отшельничества, которое с меланхолической иронией лелеют парковые павильоны – не только «Дом отшельника», но и «Укромное место», и «Подполье». Книжки встречают вырвавшегося из взвинченного города интроверта, они в «Обсерватории», на «Мосту с крышей» и много где еще – помимо собственно «Библиотеки».
Теперь в Веретьево девять пространств для чтения против первоначальных семи. Книги, появившиеся тут в 2021-м, на время перенесены в читальный зал, для остальных павильонов кураторы «Полутора комнат» Юлия Сенина и Екатерина Пантелеева отобрали книги Бродского, книги о Бродском, неподцензурную поэзию и официальную литературу 1950–1970-х годов.
Так вот «Мост другого Бродского» – библиотека. Комнатка с проницаемыми для света стенами из поликарбоната зависла над водой с частично ушедшими под нее мостками. Пара форточек, прорезанных на не вполне уловимых рационально уровнях, буржуйка и столы с разномастными библиотечными лампами (включая «ту самую», с зеленой стеклянной «шляпой») составляют лаконичное, как и у всякого тут павильона, нутро. Мост населен книгами из списка, составленного приглашенным поэтом Мичиганского университета Бродским для студентов: от Овидия до Боккаччо, от Геродота до Монтеня, от Джона Донна до Одена и Ахматовой.
Александр Бродский органично вписал «Мост другого Бродского» в парк с его двойничеством. Мост – метафора переправы, пути – всего того, что дают книжки. Двойничество тут – в условных функциях веретьевских павильонов. Где, к примеру, другой новый объект, «Трибуна», логично поставленная недалеко от «Моста другого Бродского», оказывается не площадкой для громких заявлений и не местом для болельщиков. Поросшее травой деревянное строеньице со ступенями-сиденьями и снятой четвертой стеной – одно из многих тут пространств для созерцания пейзажа. Действо отсюда тоже будет видно. Это сооруженная Бродским деревянная многоярусная пирамида «Три левых часа», адресующая к знаменитому перформансу обэриутов 1928 года. Она тянет еще одну нить в Петербург, где Юлия Сенина и владелец Веретьево Андрей Гнатюк создают в квартире Александра Введенского Музей ОБЭРИУ (институция уже рассказывает о себе в прекрасном телеграм-канале). Гнатюк давно увлечен Хармсом, издавал его, в 2005-м Веретьево открылось фестивалем Хармса. Здешние «Три левых часа» назначены филиалом будущего музея. Пирамида – гегемон над зеркалами воды, а еще это бар. Запустить планируют в июне.
В «Полутора комнатах» сейчас идет выставка Александра Бродского Idea Fissa («навязчивая идея»), инсталляция из любимой им необожженной глины о городе на «водичке», столь любимом обоими Бродскими. В «Сеннике Никиты» в Веретьево Ирина Горлова показала, как парковая история прорастала в эти места, угнездив в цветочные ящики веретьевские эскизы Бродского. А еще у Веретьево появилось три аудиогида, которые можно послушать на izi.travel и tmatic.travel. В двух Ирина Горлова рассказывает о парке и появившейся на месте пионерлагеря усадьбе с арт-объектами. Третий составлен Юлией Сениной и начинается историей о том, как на первом курсе МАРХИ в руки к Александру Бродскому попал самиздатский сборник «Часть речи», был им выучен, от руки переписан, переплетен – и вручен Иосифу Бродскому в Нью-Йорке в конце 1980-х. В аудиопрогулке Иосиф Бродский читает свои стихи сам. Они же изданы книжкой, так что у Веретьево теперь пять разных путеводителей (и разных видений), включая самый первый, выпущенный к открытию парка.
Теперешние, пусть воображаемые встречи Бродских все-таки продолжают их диалог. Они наводят мосты, а мост-библиотека оказывается шуткой-перевертышем (кто из них – «другой»? По рассказам, некоторые посетители парка Бродского поначалу путались, думая, что речь идет о поэте). В этом снова и снова ощущаешь то, что зовут «очеловеченным масштабом». Потому что веретьевский «Пантеон» Бродского – храм масштаба беседки, посвященный скорее ландшафту, а не монумент всем богам. И потому что в «Нашем месте» собственно места – только на два шезлонга, укрывшихся в густой зелени «лицом» к большой березе и «к постыдному столетию – спиной». Сделанный Ириной Горловой в ресторане усадьбы Веретьево (по совместительству это галерея) камерный, в десять картин 1990–2000-х из собрания Гнатюка показ Михаила Рогинского – не только оммаж большой, первой за 20 лет петербургской его экспозиции, прошедшей недавно в «Полутора комнатах», где Александр Бродский и главный куратор музея Марина Лошак представили работы шпалерной развеской. Но главным образом продолжение линии «очеловеченного масштаба».
Ирина Горлова вспоминает слова художника о том, что капуста должна висеть на овощной базе или в магазине. Тихая жизнь быта и бытия, рубашки, многоэтажки, пальто, метро Рогинского в повседневной аранжировке существуют органично. Эмигрировав в 1978-м во Францию, он снова приехал в Москву только в 1993-м и потом писал ее в Париже по памяти. Это как будто одновременно рассеянный и сосредоточенный взгляд. То есть, выхватывая непримечательные стоп-кадры повседневности, он, если вглядеться в размашистые мазки, дает ей сложную и по-своему трепетную палитру. И это тоже об очеловеченности. О необходимой ненужности или, вернее, необязательности – вечном фоне жизни, что оказывается, как иногда осознаешь, ее опорой.