Андрей Мартынов В 1989 году, когда умер Арсений Тарковский, в одной статье-воспоминании, опубликованной, если не ошибаюсь, в журнале «Смена», я, тогда еще школьник, прочитал, что он очень любил поэзию Георгия Иванова, в частности стихи о семье последнего государя: «Эмалевый крестик в петлице/ И серой тужурки сукно…/ Какие печальные лица/ И как это было давно. // Какие прекрасные лица/ И как безнадежно бледны –/ Наследник, императрица,/ Четыре великих княжны…»
Стихи произвели очень сильное впечатление. Но несмотря на то, что в доме всегда был «тамиздат» и «самиздат», правда, в небольших количествах и довольно бессистемно (в прямом смысле – что бог пришлет), ни прозы, ни поэзии автора «Петербургских зим» мне еще несколько лет не попадалось. Следующая «встреча» произошла на страницах воспоминаний художника Юрия Анненкова. Я к этому времени уже довольно серьезно интересовался русским зарубежьем, и приведенные в книге Анненкова строки «Ласково кружимся в вальсе загробном,/ На эмигрантском балу» мне показались точнейшем определением жизни изгнанников.
Вскоре появилось наиболее полное на сегодняшний день трехтомное собрание сочинений, которое лишь подтвердило мои ожидания от его творчества.
Что меня привлекло в поэзии Георгия Иванова?
Можно было бы много рассуждать о семантике стиха, его гармоничности и совершенстве, зачастую превосходящем такие вершины, как поэзия Александра Блока (о чем писали некоторые критики). Все это так… Но точнее говорить, что тончайшая музыка стиха Георгия Иванова оказалась созвучна как моим мыслям, так и чувствам. И надеюсь, мыслям и чувствам читателей «НГ-EL».
