Окончание. Начало см. в "НГ Ex libris" от 13.02.2003
Авдий ведет себя как странный человек из Галилеи, который, по словам айтматовского Понтия Пилата, не догадался ради своего спасения сказать в свою пользу двух слов... В романе воспроизводятся сцены, предшествовавшие распятию Христа, его диалог с Понтием Пилатом - предприятие рискованное, тем более что тот же диалог уже воспроизвел Булгаков в романе "Мастер и Маргарита". Но автор закономерно соотносит весь эпизод с Библией и предоставляет слово персонажам, созданным и здесь на мифологическом материале. Ведомый любовью к женщине, во втором микроромане Авдий возвращается в Казахстан, ради временного заработка нанимается в группу ловцов антилоп в степи Моюнкумы и поняв, что речь идет об истреблении, об уничтожении крупного природного заповедника, выступает против главаря банды Обера-Кандалова, выходца из преступного мира. Ему определяют наказание: быть распятым на веревках, на ветвях высохшего дерева. Не вынеся мучений, Авдий умирает.
Последняя часть романа естественным образом соотносится с предыдущими, диспут об экзистенциальных и моральных проблемах поднимается на новый художественный уровень. Волки становятся полноправными персонажами, а новый протагонист - Бостон (Серый Кожух) выступает носителем все того же мотива: мотива ответственности человека за свою судьбу и судьбы мира. Это яркий, современный тип, действующий в традиционной, даже архаической бытовой среде и противостоящий ей, как и Авдий, хотя его трагическая вина заключается в другом.
В отличие от Булгакова или, скажем, Гарсиа Маркеса, у которых мифологический элемент свободно вписывается в современность, смешивается с повседневностью, у Айтматова мифический пласт сохраняет свою самостоятельность, а пласты реально-психологический и современный приобретают благодаря параллелям-сопоставлениям с пластом мифологическим - новые измерения.
***
Стойкая эпическая конструкция "Плахи" выдерживает экзамен и благодаря введению элементов мифического, исключительного, случайного в их крайней форме - в виде несчастного случая. Структура романа опирается на самые различные - разнообразные - линии. Принцип монтажа распространяется и на большие сегменты, даже на целые части произведения (как у Тарковского, например, в "Андрее Рублеве"). Трехчастное построение романа определяется не только развертыванием эпического действия, указанными вехами романов, но и другими критериями.
Роль доминанты играет литературный мотив как идейно-структурное единство, созданное из эпического материала, из предметных, психологических, идейных, стилистических мотивов, но не путем линейного высказывания, а путем свободных сближений, ассоциаций, противопоставлений. Использование повтора для построения некоторых ипостасей символических образов приобретает ту же роль, которую оно играет и в музыкальных произведениях.
Завязка романа, включающая, как обычно, предысторию персонажей и описание обстановки, благодаря приемам, восходящим к таким музыкальным формам, как прелюдия или увертюра, намечает, воспроизводит in nuce литературные мотивы, развиваемые затем в основных частях романа. Увертюра романа включает сегменты сцен, взятых из середины действия - если рассматривать его в хронологическом порядке. Так создаются опорные пункты временной структуры с помощью пересечения планов: настоящее-будущее-прошлое, хронологическая последовательность фабулы снимается сюжетом.
Речь идет о приеме, с которым нас познакомило искусство кино, хотя правда и то, что роман использовал его уже давно и каждый раз - иначе. (Убедителен в этом смысле пример романа Лермонтова "Герой нашего времени".) Пролог "Плахи" представляет собой flash back - взгляд с большого расстояния на события, описанные в первых двух частях, к которым добавляются, по принципу мотивного построения и на основе описания потока сознания героя, великолепные религиозные гимны, исполняемые болгарским хором, и потрясающая "Грузинская баллада".
Центральные литературные мотивы намечены здесь несколькими четкими линиями, выразительными, эмблематичными, предметными образами. Так, аэродинамические волны, распространяемые в полете вертолетом, срывают с вершины горы камни, которые, увлекая за собой другие камни и скалы, снежные и ледяные вихри, вызывают настоящую катастрофу, - символ и предсказание угрозы самому нашему существованию, которую таит нарушение экологического равновесия, самодостаточная сверхтехнизация. В собственно сюжетном, событийном пласте этот мотив развивается в двух направлениях: как судьба семейства волков и антропоморфного героя Авдия.
Концерт болгарского хора в здании Московского музея изобразительных искусств имени Пушкина, где в те годы давал свои концерты и великий пианист Святослав Рихтер, раскрывает с помощью музыки высокие чувства свободы, вечные ценности жизни человека, его подлинную духовность. "Грузинская баллада" также воспевает превосходство основных ценностей человеческого существования: свободы, достоинства, самой жизни - над социальными конфликтами, отвергая с редким художественным мастерством насилие и преступление, замаскированные доведенными до абсурда ложными концептами классовой борьбы.
***
Как настоящий мастер, Айтматов использует самые современные приемы повествования. Основная, отправная перспектива - это объективное классическое повествование, в котором персонажи и события подаются грамматически от третьего лица: он, она... было видно, случилось... Так, погруженная в чудесную гармонию, с мощным скрытым контрапунктом с самого начала устанавливается объективная повествовательная перспектива. Но уже на второй странице в ее рамках возникает иной регистр, нить повествования вручается персонажу - Акбаре.
Так осуществляется переход к современной повествовательной стратегии - опосредованному повествованию: рядом с голосами автора и Авдия почти незаметно вводится глас Акбары, и целый важный сегмент художественной действительности раскрывается ею без помощи безличного повествования, то есть автора. Акбара в состоянии сделать это лучше: она обладает памятью и является авторитетным свидетелем, имеющим опыт и живое сознание, и все это - аргументы, говорящие сами за себя. Так, повествование от лица посредника-свидетеля или во имя героя вводит полифонию голосов на уровне событий, открывает путь потоку сознания, пересечению временных пластов. Уже во вступительной части - как потом и во многих других - читатель встречается с исповедью-свидетельством протагониста.
Богатство и разнообразие повествовательных перспектив становится верным источником художественной выразительности, позволяя читателю, сметя все преграды, занять место в самом центре реально-воображаемого мира и заставляя его ориентироваться в нем, судить его самостоятельно. Принятая художественная формула - в контексте великой прозы века - открывает путь полифонии, субъективным голосам, иначе невозможным в эпической структуре. В этой системе законные права получает и субъективность автора, выраженная в комментариях. Авторский голос не сводится, разумеется, к этой субъективности и выражается прежде всего в специфических эпических структурах, подчиняя лиризм драматизму. Но мы больше не можем требовать от современного писателя чистой этики, чистой художественности. Скорее следовало бы расширить понятие художественности в романе как о свободном литературном жанре: если субъективность проникает в роман через поток сознания протагонистов, почему бы не признать и звучащий под сурдину от первого лица голос автора?
При внимательном чтении можно легко уловить не только черты, общие для Авдия и Иисуса, но и различия между ними. Айтматов осуществляет эту параллель сложным ассоциативно-контрастивным путем, а повсеместная интертекстуальность пополняется включением в текст библейских сцен, в принципе столь же оригинальных, как и сцены, берущие свои истоки в истории, в повседневном факте, в документе или в сфере фантастики. Материал в большой мере обусловливает процесс творчества, но определяющими остаются эстетическое видение автора и сила его воображения, наделяющие любой материал новыми смыслами.
Авдий с его жаждой свободы и личного достоинства, с незапятнанной чистотой молодости, со склонностью к самопожертвованию - это начинающий, современный ученик Христа, в клетчатой рубашке, в свитере и джинсах, ученик особенно в сфере чувств и намерений. У него нет еще не только мудрости Учителя, но и культа страдания, и принципа ненасилия. Он искатель нового, современного бога, по сути - подлинной этики, возможной в тех условиях, в которых существует в 70-80-е годы ХХ века социалистическое общество.
Проявляемая Авдием непоследовательность в понимании концептов православного христианства необязательно говорит против него, скорее наоборот. Для айтматовского Иисуса все люди - не исключая диктатора, предателя или палача - это добрые люди, для Авдия - нет. Он сталкивается с ними открыто, прибегая не только к орудию правды, веры или добра, но и к насилию - в словах и даже в поступках, не учитывая права другого на заблуждение, на ошибку. Авдий не учился политике, не прошел школы демократии, и, что еще важнее, ему негде применить ее правила. В поезде, противостоя целой банде продавцов наркотиков и ее главарю Гришану - подлинному олицетворению зла, Авдий пытается наставить своих новых товарищей на путь истинный. Он объясняет им, что Гришан - это настоящий дьявол.
Он выбрасывает мешок с анашой за дверь вагона и пытается заставить искателей обратиться к богу. И все это - не думая о том, что провал может стоить ему жизни. Профетизм Авдия утопичен, но благороден. Мужество, с которым он выступает против догмы и диктатуры, глубоко впечатляет. Но еще более впечатляющей - поистине ужасающей - оказывается его гибель, спровоцированная адептами новой нигилистической этики: под защитой власти - все возможно.
Фигура Христа оказывается антитетичной именно такому, айтматовскому Понтию Пилату, который, казалось бы, отрекается от этических ценностей во имя политики, но, по сути, им движет стремление к доминации, к новой империалистической диктатуре. Преодолев страх небытия силой веры, пониманием человека как духовного существа (ибо для каждого человека смерть означает конец мира) Христос Айтматова считает, что изолированность и равнодушие людей, их пассивность фатальны. (Ведь и Сам Учитель был в отчаянии...)
На авторском уровне диагноз духовного состояния века верен, зло и угроза обнаруживаются в ненависти, в стремлении к доминации, ведущим к унижению и пролитию крови...
Айтматовское видение не несет в себе черт романтизма или идиллии - оно трезво и современно. Действие - события, разворачивающиеся на первом плане романа, на всем его протяжении, - опирается на постановку экологических проблем, бросающих трагический отблеск на судьбу семейства волков и степного заповедника Моюнкумы. При этом дело не во внешних вехах увлекательного сюжета, не в экзотике или саспенсе: речь идет о самом существенном элементе романа, подчиняющем себе экзистенциальный и философский пласты, выявляющем глубинные смыслы произведения в содержании романа, - моменте, выявляющем угрозу слишком возможной конечной гибели человечества. Опасность абсолютно реальна: движимый жаждой власти, своими чисто материальными интересами человек губит своего ближнего, разрушает самую основу своего существования - природу.
Но не менее, а может быть, еще более важен в "Плахе" третий структурный пласт, или, точнее, иное измерение - не важно которое, - изображающее, драматизирующее самые обычные судьбы, трагические повседневные события. События глубочайшего внутреннего напряжения переносятся в третьем микроромане в обычные земные условия - вместе с семейством волков, изгнанным из рая богатого плодотворного края в пастушеском мире предгорья. Роман поражает здесь яркими пластическими образами, резкими конфликтами - и все это, можно сказать, в прекрасных реалистических традициях, но с несомненным налетом модернизма, к которым добавляются новизна и смелое стремление автора обогатить наследие мировой литературы в сфере человеческой типологии. Такова отрицательная фигура активиста, партсекретаря, которая в духе социалистического реализма должна быть положительной. Природа, жизнь и обычаи людей, любимые места киргизов - одним словом, их родина - благодаря Айтматову становятся для читателя его собственным миром - миром мечты и скорби.
В центре внимания находится теперь начальник бригады Бостон, человек, обеими ногами стоящий на земле, сильный, мужественный, целеустремленный. Именно с ним должно было приключиться несчастье. Самый передовой из всех передовиков производства Бостон преследуем мелким начальником, человеком абстрактной догмы, который обвиняет Бостона в мещанском менталитете за выдвинутое им предложение, чтобы бригады вели хозяйство самостоятельно. На фоне скрытого конфликта с тупыми бездарными людьми, алкоголиками и карьеристами, падение Бостона происходит в крайней ситуации: загнанный врагами, он совершает ошибку. Непосредственно трагедия вызвана необдуманным поступком человека, похитившего волчат, не убив сначала их родителей. Случайность как несчастный случай играет здесь столь же важную роль, как и в античной трагедии. Но исключительный случай укоренен в психологической, социальной и национальной реальности среды, в которой живут изображаемые персонажи, - с помощью приемов реализма с равной смелостью прибегающего к фантастическому и повседневному, даже банальному.
Условия человеческого существования внутри советского общества оцениваются под новым углом зрения. Бессмысленное, бесчеловечное насилие клеймится не только во вставной новелле - "Грузинская баллада", в которой трагическая ошибка (наказание побежденных контрреволюционеров) раскрывается в свете общечеловеческих и национальных ценностей, запечатленных в народных песнях, но и в преступлениях, описанных в первых двух частях, а также в повседневной действительности, воспроизведенной в третьей части романа, которая кульминирует также в сфере исключительного - как жестокая трагедия, подобная трагедиям античности или Шекспира.
***
Человек, смело глядящий в глаза своей судьбе - судьбе духовного существа, вступающего в эпоху технических революций, в зыбкие, опасные взаимоотношения с природой, творческий труд как основа личности с аксиологической точки зрения, любовь и красота - вот общая сфера идей, которые скрывают и раскрывают правду о сложности жизни, правду настолько же обычную, насколько и взрывчатую. Репрессии аппарата и экономическая неэффективность тоталитарной системы и единой партии, замкнувшейся в своих догмах, не были подвергнуты более суровой критике даже со стороны писателей-диссидентов. Романист ратует за первенство подлинных человеческих ценностей - основу частных судеб, конечную цель исторического развития.
Зачем нужны потрясающие открытия современной науки и техники, если нарушается экологическое равновесие планеты, если разрушается природа? Может ли служить утешением - при мысли о гибели человечества в возможной атомной катастрофе - даже идея так называемой справедливой войны? Вот лишь два основных вопроса, которые возникают в процессе ознакомления с этим исключительным произведением, носящим подпись человека с высоким писательским сознанием, чье творчество - чарующее и в то же время ужасающее читателя - представляет собой один из вершинных моментов развития богатой и беспощадной литературы конца беспокойного ХХ века.
По следам Булгакова, Пастернака или Солженицына, но главное - как одна из ярчайших звезд в плеяде великих современных русских писателей <...> Айтматов выступает как рапсод новой эпохи.
Автор "Плахи" вошел в историю благодаря своему огромному влиянию на общество. Его роман был буквально залпом прочитан в его родной стране, на его приемной родине и во всем мире. И, думается, роман этот столь же необходим и нам - чтобы лучше понять трудности, которые нас ожидают. И для того, чтобы открыть в нас самих хотя бы луч света, хоть гран надежды.
Думается, "Плаха" относится к тем литературным явлениям, чье значение и ценности еще не поняты до конца. Трагические герои Айтматова укрепляют нашу веру в добро и жизнь - вопреки всем угрозам. Угрозы разрастаются до размеров Апокалипсиса, говорит автор, преградите ему дорогу, спасите жизнь на земле.
Ольга Соловьева 
Дарья Гармоненко