Националист без нации

Алексей Суворин. В ожидании века ХХ. Маленькие письма (1889–1903). – М.: Алгоритм, 2005, 1024 с.

Журналист и общественный деятель дореволюционной России, писатель-националист Алексей Суворин (1834–1912) стремился понять и объяснить то состояние перманентного кризиса, в котором пребывала Россия рубежа веков. На первый взгляд «младшая сестра Европы, Россия, в течение меньше чем полвека сделала так много, подняла столько вопросов, затеяла такую перестройку своего быта, что нужно время для законодательного и бытового решения всего этого». Но налицо и обратный процесс. «Смесь Азии и Европы у нас существует, и мы переживали и переживаем это состояние. Не у нас явились энциклопедисты, contract social, Кант, Фурье, Конт, Лассаль, Карл Маркс, Ренан, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и проч. У нас было только два философа, Сковорода и Вл. Соловьев. Как женская мода, все у нас шло из Европы, и все достаточно уродовалось, ибо приходило по частям, кривыми путями. Все просеивалось сквозь сито: что для муки хорошо, то нехорошо для идей. Умственная западная дисциплина образовалась там при свободе широкого знания и исследования. Мы не имели этого преимущества и мало серьезно учились. Мы – самый бессистемный народ в Европе. Это от войны. Мы слишком долго воевали, а война есть судорога. У нас как будто корня-то и нет еще, а есть какое-то перекати-поле, без корней».

Возможно, отсутствие корней было связано с тем, что русская нация, писал Суворин, еще не сформировалась.

Журналист видел отсутствие европеизма даже у крайних, «окоченелых западников», а также бессмысленные (и вредные) фобии к другим народам (например, к полякам) у патриотов. Отметим, что этого не избежал и сам Суворин, страдавший антисемитизмом. Суворин считал, что укрепление (и усиление) русской нации гарантирует страну от потрясений и нейтрализует любые деструктивные действия национальных меньшинств.

Думается, что Алексей Сергеевич невольно дал еще одно (не отменяющее, а дополняющее предыдущее) объяснение амбивалентного развития страны. Это отношение к женщинам, через которое можно определить уровень культуры. «Русский писатель точно еще боится, как бы женщина его не укусила, не извела своей любовью. Наши писатели больше создавали женщин, чем обладали ими. В лице Печорина Лермонтов отнесся к женщинам злее всех наших писателей. Гоголь, представивший такие удивительные типы мужчин, так метко схвативший их комические черты, женщин почти не касался и проповедовал нравственность и семейные обязанности калужской губернаторше (Смирновой). Достоевский едва ли их знал, хотя они целовали у него руки на Пушкинском празднике; Гончаров был слишком неподвижен для них в молодости и слишком корректен в зрелых летах, а с корректностью как их узнаешь. Григорович знает их хорошо, но говорил о них только приятное и с благодарностью за удовольствия, которые они доставляли ему в лета юности и зрелости. Не так давно он даже разразился лирическим панегириком о них как лебединой песнью. Тургенев целый век просидел в рабстве у одной женщины и сочинял, вероятно, ее противоположности, мечтая о женщине, то страстной, как Ирина, то поэтической и чистой, как Лиза, то политической, как Елена, которая торопится сказать: возьми меня. У него тоже целовали руки и говорили ему: возьми меня, но он едва ли брал. Некрасов больше любил карты, чем женщин, которых он презирал и покупал, как самок».

Да, тяжела была доля русского писателя, даже в бытность официально разрешенных публичных домов.