Семь способов рассказать о Стивенсе

I. УОЛЛЕС СТИВЕНС был в душе очень стеснительным человеком.

Первая книга его стихотворений вышла в 22-м году, когда автору было за сорок. В то время он служил в солидной страховой фирме, шел на повышение и имел все основания стесняться своих поэтических опытов. Пытаясь застраховать себя от насмешек, автор сознательно "затемнял" содержание своих сочинений и придумывал им вычурные названия. Поэтому есть все основания предполагать, что Стивенс просто ошибся в выборе "медиума". Как все стеснительные люди, Стивенс мыслил мир в категориях бури и натиска, но вместо трибуны и шпаги выбрал слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

II. Уоллес Стивенс был в душе художником.

Один американский критик, например, сравнивал творчество Стивенса с живописью импрессионистов. Действительно, прочитав книгу Стивенса, кажется, будто пролистал альбом с репродукциями картин "таможенника Руссо", Матисса или Пиросмани. Энди Уорхолл еще не родился, а Стивенс уже написал стихотворение "Я банку водрузил на холм / В прекрасном штате Теннеси"! Поэтому есть все основания предположить, что Стивенс просто ошибся в выборе "медиума". Как все поэты-имажисты, он мыслил мир в категориях цвета, но вместо кисти и красок выбрал слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

III. Уоллес Стивенс был в душе романтиком.

Его воспитывали на Шелли, он зачитывался Китсом и знал наизусть Бодлера. Поэтому ему хотелось писать о луне и цветах, прекрасной даме и трелях соловья. Но - увы! - жил он в меркантильные времена. Так что вместо греческой вазы он воспел консервную банку, благородные античные руины превратил в обычную свалку, а прекрасную даму скормил червям и отправил на небо, где ей ничего не оставалось, как поджидать своего Данта. Как все поэты-романтики, Стивенс мыслил мир в категориях обывательской логики, но вместо тихой спокойной жизни предпочел слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

IV. Уоллес Стивенс был в душе музыкантом.

Русский переводчик писал, что читать Стивенса - это "все равно что пройтись по общежитию музыкального училища, столько гамм, распевок, обрывков мелодий, разнообразнейших инструментов - литавр, бубнов, клавикордов, скрипок, горнов, и так далее". Действительно, очень часто смысл его стихотворений, как в лимерике, идет на поводу у созвучий. Где Vincentine - там платье цвета green, а где Susanna - там Hosanna. Поэтому есть все основания предполагать, что Стивенс просто ошибся в выборе "медиума". Как все поэты-модернисты, Стивенс мыслил мир в категориях звука, но вместо нот предпочел слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

V. Уоллес Стивенс был в душе буддистом.

Как и все поэты ХХ века, Стивенс сместил акцент поэзии с действительности на способы ее манифестации. Но - в отличие от Джойса или Паунда - история литературы его не слишком интересовала, поскольку он мыслил действительность в категориях настоящего времени. Поэтому невозможно назвать его прямых предшественников - или указать на последователей. Картинка была для него важнее повествования, процесс рассуждения интереснее вывода, поэтому читать Стивенса - это все равно что листать альбом со старинными восточными гравюрами, где изображен вид Фудзи весной, летом, зимой и осенью. Как все поэты-буддисты, Стивенс мыслил мир в категориях дзена, но вместо нирваны предпочел слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

VI. Уоллес Стивенс был в душе абсурдистом.

Если долго смотреть на один и тот же предмет - или повторять одно и то же слово - предмет со словом потеряют смысл и превратятся в бижутерию. Тогда-то словечки как человечки и начинают прыгать-скакать по арене. На арену выкатываются: император пломбира в монокле моего дяди, один архитектор из Рима, шведские львы, прилично одетый мужчина с бородой, сова в саркофаге, кубинский доктор и бентамские петушки под соснами. Поэтому есть все основания предполагать, что Стивенс просто ошибся в выборе "медиума". Как все поэты-абсурдисты, он мыслил мир в категориях циркового представления, но вместо арены выбрал слова, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.

VII. Уоллес Стивенс был разносторонне одаренным человеком.

Он тонко чувствовал музыку и живопись, прелесть абсурда и печаль лунного света. Пытаясь рассказать о том и об этом, он вдруг понял, что ни музыка, ни живопись, ни философия, ни театр не являются универсальными "медиумами". В самом деле, ведь не расскажешь о музыке музыкой, или о живописи - красками! Поэтому он выбрал слова. Слова - тоже не ахти какой посредник: ими не передашь запах, ими не передашь вкус. Оттого стихи Стивенса всегда немного печальны - какой бы фейерверк он не устраивал на своей маленькой арене. Как все поэты, он мыслил мир в категориях гармонии, но выбрал для нее не самое подходящее место и время, обрекая тем самым себя - и нас, его читателей! - на бесконечные муки, которые стали содержанием его поэзии.