От Шопенгауэра к Экклезиасту

Борис Хазанов. Пока с безмолвной девой. Проза разных лет. - М.: Вагриус Плюс, 2005, 528 с.

В предисловии Борис Хазанов (р. 1928) характеризует этот сборник как избранное. Все вошедшие сюда тексты книгой издаются впервые. "Избранное" в данном случае означает, что под этой обложкой - квинтэссенция основных тем и мотивов писателя, ныне проживающего в Мюнхене.

Герой повести "Ксения", отставной капитан вермахта, испытывает чувство вины, что не смог спасти от самоубийства свою русскую возлюбленную. Встреча двух уже немолодых знакомых в рассказе "Соната опус 90" омрачена коллизией доноса, из-за которого главный герой был выгнан с курса и посажен в советский концлагерь. Тема вины, вольного или невольного соучастия в доносе, заложенная в программном "московском романе" Хазанова "Антивремя", принимает здесь новые очертания.

Другая тема - из арсенала любимого философа Хазанова Шопенгауэра, которому он посвятил множество эссе: воля как некая слепая сила, о которую разбиваются единичные воли героев. Напрасно пожилой русский эмигрант (alter ego писателя) искренне стремится завоевать сердце девятнадцатилетней беженки-калеки Дины в рождественскую ночь в Париже ("Пусть ночь придет"). Его воля направлена в пустоту. Героиня просто уходит от него. Речь идет о бессмысленности и ненужности поступка, подвига. Тему эту Хазанов уже поднимал в романе "Час короля".

Другая тема - безликая и всеразрушающая власть государства. Об этом Хазанов тоже писал в "Часе короля" и "Антивремени". Воля государства подчиняет поэта Горация ("Пока с безмолвной девой") и разрушает личную жизнь вернувшегося из плена героя рассказа "Валерия".

Кафкианский абсурд рассказа "Граница", в котором профессор Аркадий Моисеевич сталкивается со слепой властью таможенной службы, принимает не столько трагические, сколько фарсовые формы, что, впрочем, лишь подчеркивает экзистенциальное одиночество персонажей Хазанова.

Когда-то Хазанов подметил, что Достоевский сыграл в мировой литературе роль Эйнштейна. Единый мир в теориях великого физика распадается на множество относительных и вероятных миров, лишенных общего центра и общей периферии. Так и в романах Достоевского нет единства. У каждого персонажа своя правда, свой мир. Если у Толстого автор выступает в качестве полноценного творца, обладающего последним знанием, то у Достоевского еще до постмодерна наступает "смерть автора". Автор у него - носитель одной из правд, наравне с правдами своих героев.

Хазанову удалось, будучи последователем Достоевского, сохранить последнее "всезнание" толстовской традиции. Он сознает бессмысленность и тщету своих героев. Знает, что все суета сует и все преходяще. Печальное знание. Древнее и печальное.