Воспоминания на подошвах сапог

Борис Зайцев. Дневник писателя. – М.: Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2009. – 208 с.

Когда-то один из руководителей французской революции 1789 года (так называемой Великой французской революции) Жорж Дантон иронизировал по поводу массовой эмиграции своих политических противников: «Родину нельзя унести на подошвах сапог». И действительно, можно ли?

Первая волна русской эмиграции столкнулась с той же проблемой. Кто-то, стремясь сохранить в себе отечество, весь ушел в воспоминания о прошедшей эпохе или же на бумаге «довоевывал» сражения Гражданской войны. И нередко получалось очень талантливо – вспомним Ивана Шмелева или Петра Врангеля. Кто-то, напротив, поспешил, задрав штаны, бежать, правда, не за комсомолом, а за культурой приютившей страны. И опять-таки не прогадал, оставил о себе добрую память на новой родине, как философы Александр Кожев или Александр Койре. А кто-то действительно побежал за комсомолом, а точнее, за визой в советское посольство. Им повезло меньше других. Если не погубили (как Николая Устрялова), так свободно творить все равно не дали. Вернувшийся в Советский Союз Марк Леви – автор гениального «Романа с кокаином», вышедшего под псевдонимом Михаил Агеев, на родине не написал ни строчки.

Писатель и мемуарист Борис Константинович Зайцев (1881– 1972) избежал гибельности последнего пути, но не остановился и на вполне логичных мемориальных настроениях своих коллег, благо свободно владел французским и итальянским.

Прозаик ясно понимал, что воспоминания об ушедшей России, пусть даже прекрасно написанные и тщательно проспиртованные водкой в эмигрантских ресторанах, не помогут ее будущему возрождению. Поэтому он соединял в своих произведениях картины минувшего с современной эмигрантской и европейской жизнью. Не является исключением и «Дневник писателя».

Первоначально «Дневник» выходил в знаменитой парижской газете «Возрождение» в 1929–1932 годах. Редактор настоящего издания историк литературы Алексей Любомудров собрал и откомментировал все 23 очерка. Зайцев пишет о прошлом русской культуры («Оптина пустынь», «Иоанн Кронштадтский»), прокладывая мостик в настоящее. В очерке о Михаиле Чехове («Искусство актера») он вспоминает о дореволюционных и эмигрантских постановках, в которых тот принимал участие. Касается Зайцев и жизни зарубежья. Это и отклик на похищение агентами ОГПУ главы РОВСА генерала Александра Кутепова («Крест»), и обоснованные возражения на довольно поверхностную публицистику Марка Слонима, скептически оценивавшего писательские возможности русского зарубежья («Дела литературные»). Живо реагировал Борис Константинович и на литпроцессы в Советской России («Леонов и Городецкая»). Так живо, что тому же Слониму или Георгию Адамовичу пришлось защищать Леонида Леонова от нападок Зайцева, противопоставлявшего ему прозаика-эмигранта Надежду Городецкую.

Ряд очерков посвящен европейской культуре. И здесь снова экскурсы в прошлое («Флобер в России») и анализ настоящего («Глас Ватикана»), но главным образом – размышления писателя о диалоге русской (в том числе эмигрантской) и европейской культур. Зайцев отзывается на вышедшую многотомную «Историю русской литературы» итальянского слависта и переводчика Этторе Ло Гатто, пишет о новом романе Франсуа Мориака «То, что было потеряно» («Виноградарь Жиронды»), рассуждает о франко-российских литературных связях («Русские и французы»)┘

Естественно, путь диалога, который избрал Борис Зайцев, был не единичен. По нему шли не только герои его «дневника» (Павел Муратов, Иван Лукаш), но и многие другие писатели и философы: Зинаида Гиппиус и Марк Алданов, Николай Бердяев и Георгий Федотов┘

Интересные получились воспоминания на подошвах сапог. Правда, где в итоге осталась родина – дома или в изгнании, – так и осталось неясным.