Влияние Юпитера

ЗНАМЯ

В новом романе Леонида Зорина "Юпитер", флагмана 12-го номера, имя Сталина не упоминается ни разу. Но именно Коба, нареченный Юпитером, управляет повествованием, диктует героям свою потустороннюю волю. Сюжет таков. В московском театре ставят пьесу молодого драматурга, где фигура отца народов выведена крайне тенденциозно. У исполнителя - главной звезды театра - на сей счет свое мнение. За подлинность образа артист бьется не на шутку и доходит до такого накала принципиальности, что расстается с женой и уходит из театра. Именно в тот момент, когда роль начала получаться: "Наконец репетиция мне приносит чувство свободного полета┘ Уже не Янус с разными лицами, измученный своим двоедушием┘ - сегодня в двух обликах я один, я больше, чем клон, и больше, чем он. Два мира слились, как два потока, и создали третий - еще неизвестный, вчера еще не существовавший, а нынче уже живой и зримый".

Зорин нашел хитроумный способ проникнуть в душу тирана: в экспериментальном дневнике роли тот говорит сам. Юпитер предстает уверенным в себе, последовательным и мудрым. На обвинения гениальных современников (Мандельштама, Пастернака и т. д.) он дает веский, презрительно суровый ответ. Так Зорин-историк умело переплавляет в универсальное вещество прозы опыт Зорина-драматурга.

Цикл Петра Образцова "Колесо обозрения" - сплошной каламбур людей и вещей в точно обрубленных историях. Убиенного Митю хоронят на Митинском кладбище, разбитую и выброшенную английскую чашку вновь покупают в склеенном виде, раздумывают, как описать пепельницу. Ничего удивительного: "Чеховское замечание, что он может написать рассказ о чем угодно┘ волновало Женю все те лет двадцать, что он пытался заниматься, так сказать, литературой". Эдуард Кочергин в рассказах "Из опущенной жизни" повествует о мутациях православных таинств в 50-е годы - усилиями оборотистых нищенок. Cкупые дорожные радости пересыльного в рассказе Феликса Светова "Воля" любого заевшегося циника сделают на время чтения оптимистом.

В разделе поэзии Вадим Жук восхищается игривостью и легкомыслием стихосложения: "Как эти умницы звуки друг с другом кумятся!/ Как уминаются в твой наобумный размер!/ Как они учат (тебя-то, отца-то) смеяться!/ Вся эта глупость, пинь-пинь, тарарах, зинзивер". Читая стихи лидера группы "Ковчег" Ольги Арефьевой, вспоминаешь Юрия Шевчука: "Мы бросали слова в рок-н-рол, как незрячих щенков". Так вот щенята пока не выросли и по-прежнему барахтаются в рок-н-роле. Татьяна Риздвенко "Бытовую магию" обращает в магическое веселье ямбов: "Везде в углу есть место для меня/ пункт наблюдательный, творительный, падежный,/ где сзади тыл, снаружи горизонт/ посередине толчея, кипенье┘"

Крушением символического статуса литературы озабочен известный социолог Борис Дубин. Тема, что и говорить, злободневная. Нынешняя массово-мобилизационная модель культуры, с новыми символами социального престижа, отдает литературе лишь одну из ячеек общей "потребительской корзины". Статья будет полезна "спасителям книжной культуры" - как ликбез. Воспоминания Людмилы Синянской, театрального чиновника времен оттепели, рисуют управление сценическим искусством как тоже своеобразное творчество. Вредное, конфликтное, но уважаемое.