Не все идут в космонавты

Печатное слово и в доперестроечные времена могло кардинально изменить судьбу человека. Фото Валентина Кунова/ТАСС

В годы моего детства – только себе шепотом напомню, как давно это было, – мальчишки во дворе все как один мечтали стать космонавтами: подвиг Юрия Гагарина был у всех на слуху, и никакая высадка американских астронавтов на Луне не могла затмить нашего первопроходства в космосе. Достаточно такого факта, что в момент прямой трансляции NASA, столь знаменательного для всего мира «лунного» события, в Советском Союзе показывали по телику фильм «Свинарка и пастух». Это, конечно, не «Лебединое озеро», но от исторических телекадров внимание отвлекало. И вера в то, что «караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды», грела сердца мальчишек до того истово, что самым отпетым я тайком выносила на просмотр семейный раритет – гагаринский автограф, который первый космонавт на Земле подарил лично мне, малолетней, во время своего приезда в Ташкент.

А дворовые девочки тоже почти единогласно хотели быть балеринами (за давностью лет не помню, к сожалению, что послужило первопричиной, может, просто постоянное присутствие балета на экранах весьма допотопных черно-белых телевизоров?). Я же не принадлежала ни к одному из этих фан-лагерей. Нет, удивительно звездными ночами даже в городе мне тоже верилось, что где-то на пыльных тропинках далеких планет когда-нибудь будут следы советских космонавтов. Но себя в этих рядах никогда не видела. И на балет меня родители водили регулярно, благо, что театр был в двух шагах от дома, но буквально с пятого класса я хотела быть только журналистом и никем больше.

Спросите почему? Потому что свою определенно пропагандистскую роль сыграли самые разные телепередачи – от «Клуба кинопутешественников» до «Международной панорамы». В них уверенные в себе журналисты, преимущественно мужского пола, рассказывали о разных странах и всяких чудесных приключениях, случавшихся там с ними. Эти картинки чуждого любому советскому гражданину западного мира завораживали, верилось, что когда-нибудь и я, так же вальяжно, как журналист-международник Александр Бовин, расположившись в кресле, буду рассказывать телезрителям про свои путешествия.

На этом моя фантазия давала сбой, потому что рассказывать о том, чего не видела, было сложно. Но учителя в школе, прознав про мою мечту, при всяком поводе нещадно ее эксплуатировали. «Ты же хочешь стать журналистом – ну-ка подготовь стенгазету к 23 февраля, к 1 Мая, к Новому году». И я готовила почти в одиночку, сочиняла репортажи из школьной жизни, стишки-эпиграммы и даже баллады к соответствующим информповодам. А потом, как бы невзначай прохаживаясь по коридорам, краем уха ловила реакцию на свои опусы.

О, эта журналистская слава, которая вызывает стеснение в груди даже тогда, когда у тебя в резерве есть всего один читатель! Среди огромного количества бумажных фотографий в семейном архиве до сих пор хранится моя самая первая заметка, опубликованная в самой главной молодежной газете республики той поры – в «Комсомольце Узбекистана», пожелтевшая от старости, заюзанная по всем краям листа. Моей маме, инженеру-землеустроителю по образованию, почему-то спалось и виделось, что я должна стать врачом. И не каким-нибудь, а хирургом. Методы воспитания и, главное, убеждения в выборе правильного образования в те времена, думаю, были жесткими не только в моей семье. А потому принудительно-добровольно я зубрила непонятную химию и ненавистную по причине кровавости процесса анатомию – эти предметы были необходимы для поступления в медицинский. Вот сейчас, по прошествии нескольких десятков лет, пытаюсь представить ситуацию: операционный стол, я в хирургической экипировке и со скальпелем в руках подхожу к лежащему на столе телу, делаю надрез и… вероятно, падаю в обморок: вид даже собственной крови меня вводит в состояние транса, а уж чужой – подавно. Так что есть высшая справедливость на свете: в один прекрасный день моя властная родительница раскрыла газету, которую я ей ненароком подсунула, увидела мою фамилию под заметкой... Но сдалась все равно не сразу. Были и слезы, и доводы про неженскую профессию, про то, что «у тебя никогда не будет нормальной семьи, потому что ни один муж не потерпит, чтобы жена приходила за полночь», и запирание на ключ со все той же химией. Но когда тебе всего 16 лет, какие-такие мысли про семью и мужа?! Словом, журналистом я все же стала.

И не изменяла своей профессии ни разу – ни тогда, когда наличие цензуры не только не скрывалось, а, наоборот, приветствовалось, ни в годы как будто бы свободы слова, ни теперь, когда вроде бы все можно, но попробуй скажи неправильное слово…

Да и сама журналистика все больше и больше приобретает статус служанки, которая если не успела прибраться к приходу хозяев или гостей, то должна хотя бы создать имидж порядка в доме. И никакие нынешние заходы на статью в социальных сетях не сравнятся по значимости, да и по количеству откликов с могуществом публикации в центральной прессе советского периода. Сегодняшние пропагандистские рупоры отдыхают в сравнении с методами агитации и убеждения в недалеком однопартийном прошлом. Когда каждый сознательный гражданин был просто обязан – подчеркну: обязан! – подписаться на несколько изданий на целый год: одно – из разряда центральной прессы, это, как правило, была газета «Правда», ну, в крайнем случае «Сельская жизнь» – тоже орган ЦК КПСС, второе – местного уровня, плюс один – два журнала на выбор. Я почему-то выбирала «Знание – сила», еще любила «Науку и жизнь». Иные радетели информационной насыщенности до того увлекались, что умудрялись потратить на подписку больше половины зарплаты. А потом ходили и клянчили у всех подряд «рублик до получки».

Но какие были резонансы! Ведь страна в большинстве своем была прессу читающей. И когда вовсю запахло перестройкой, то в редакцию каждой центральной газеты письма читателей приходили не то что пачками – мешками!

Помню, когда вышел фильм «Маленькая Вера», инициировала столкновение двух читательских писем с противоположными взглядами на жизнь простой семьи в провинциальном городке, убедительно показанной режиссером Василием Пичулом. Что тут началось! Отдел доставки писем меня реально ненавидел: ежедневно на протяжении почти двух месяцев в редакцию приходили тысячи писем с пометкой «в рубрику о фильме «Маленькая Вера». И на каждое письмо, присланное в газету, нужно было обязательно ответить. В конце концов пришлось придумать трафарет, который начинался с обращения: «Уважаемый ___. Ваше мнение – наше мнение. Ваша боль – наша боль» – ну и так далее.

Сейчас про такое письмо-плацебо вспоминать смешно, но тогда если читатель, пусть даже графоман, не получал ответа на свое обращение в редакцию, начиналась форменная разборка: кто получил письмо, почему не отреагировал? А если читательское обращение содержало какую-то жалобу на действия чиновника, врача или просто соседа, то задействовались все возможные ведомства, вплоть до Генеральной прокуратуры или Минобороны. И, будьте уверены, высокопоставленные генералы или партбонзы в семидневный срок были обязаны отреагировать, если редакция центральной газеты брала такое письмо на особый контроль.

Прочитала последний абзац еще раз и испугалась: а не проснулась ли во мне ностальгия по советскому прошлому? Но нет, возвращаться туда совсем не хочется. Просто мы, журналисты, тогда были молодыми и верили, что «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». И пусть теперь эта же вера помогает сегодняшним молодым моим коллегам – охочим до сенсаций и расследований, нахальным и умным – сказать свое слово, которое перевернет мир. Хотя бы однажды. Потому что, как говорит одна моя подруга, замечательная журналистка, кстати, «если я не буду писать, то я просто умру». И она, как я, как мои многие коллеги в самых разных СМИ, верит: российская журналистика – все же четвертая власть в стране, и от консолидации наших позиций зависят и перемены в идеологемах власти. Вот вылечится она от всяких нынешних пропагандистских поветрий и немощей, и мы заживем!

Кстати, никто из мальчиков и девочек из того моего двора детства так и не стал ни космонавтом, ни балериной. Наверное, потому, что их мечта была поверхностной и не прошла испытания временем.