Случай – наше всё, как Пушкин

Мама Анастасия, сын Вардван, отец Варткес. Москва, 1946. Фото из архива автора

«И случай, бог изобретатель». Вспомнили, конечно, чья это строка? Да, Пушкина. А я вспоминаю: Чертаново, зима, промерзшие автобусы, метро когда-то еще будет, один телефон-автомат на весь микрорайон… Год 1976-й. Мы уютно устроились на диване: жена, я, сын, ему семь лет. Смотрим по телевизору «Очевидное – невероятное». Как всегда, невидимый кто-то объявляет:

О, сколько нам открытий

чудных

Готовят просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

Спрашиваю сына:

– Знаешь, чьи это стихи? –

Мгновенно отвечает:

– Пушкин!

Я удивлен:

– Откуда же ты знаешь?

– А я голос его узнал.

Как вам нравится? Он голос Пушкина узнал! А ведь и правда, Пушкина ни с кем не спутаешь.

Однако не тот давний случай подсказал сюжет этой заметки. И не тот, кто сотни раз мчал гусиное перо в стихах и прозе по бесконечной бумажной равнине и сбивал влет слово, неразлучное с ним, и это слово «случай». Нет, не Пушкин, а профессор-астроном, объясняя, почему в бесконечно расширяющейся Вселенной не все галактики удаляются от Земли (некоторые, наоборот, стремительно к ней приближаются): «У них есть случайные скорости, свои направления».

Меня как обухом по голове: случайные скорости! Да ведь это и есть жизнь каждого из нас, ибо случай – основа каждого события, от первого вздоха до последнего. Жизнь столько раз подсказывала мне: случай, случай, случай. Но я был глух. И глуп!

Как получилось, что русская женщина Настя из рязанской деревни Медвино родила меня от уцелевшего в кровавых перипетиях истории армянина Варткеса? Как получилось, что я сам стал отцом? Как вышло все, что вышло в моей жизни? Как жив оставался, когда много раз уготована была гибель?

21 сентября 1941-го. Башкирия, Уфа, куда нас эвакуировали – страшная война уже перемолола множество жизней. А я родился! До этого семь маминых детей умирали в роддоме. Младший мой брат, родившийся в 1946-м, прожил только месяц.

1947-й, лето. Добрались мы с мамой до ее деревни, какая-то баба пустила нас пожить в курятнике. Жара. Мальчишки бегут купаться. Я за ними. Они с крутого обрыва кидаются в речку. Я за ними. И тону – плавать-то не умею. Вытащили меня, спасли.

1954-й, лето. Москва. Мама послала купить хлеб. Булочная близко, на другой стороне Большой Якиманки, тогда правительственной трассы из Внукова в Кремль. Купил хлеб. Вижу: от кинотеатра «Авангард» (бывшей церкви) мчится с включенными фарами по осевой на страшной скорости черная правительственная машина… И почему-то кидаюсь наперерез… Очнулся: лежу на мостовой, женщины причитают: «Ой, мальчика убило!» Водитель бледный, лоб утирает фуражкой, помогает мне подняться.

– Пацан, сейчас отвезу тебя в больницу.

– Не надо, дядя, я в том доме живу.

Случай, как Вселенная, непостижим и вечен.  Фото Reuters

1960-й, лето. В горах Дагестана. Геолого-разведочная партия, я старший коллектор (другими словами – ишак, на которого навьючивают пуды отбитых образцов горных пород, вложенных в матерчатые мешочки с записками: где, когда взят образец). Вдруг наткнулись на брошенную подвесную дорогу, радуемся: не надо в обход тащиться, искать, где переправиться через ущелье и опять карабкаться в гору, обследовать другой маршрут.

Трое в кабинку влезли: геологи-молодожены и аспирантка-китаянка. А мне места не хватило. Весело покатили. Кричат: «Следующего рейса жди!» А ржавые железные тросы «канатки» провисли, и встала вагонетка посредине, над буйной речкой на дне ущелья – ни туда, ни сюда. Помощи ждать неоткуда. До нашей полуторки, где загорает шофер, топать верст 10.

Ничего умнее я не придумал – спасать застрявших. Схватился за трос, повис на голых руках. Перехватываю трос, сплетенный из проволоки, подбираюсь к кабине… Руки в крови, но терплю: бездна внизу. До вагончика я все же добрался, столкнул его, а у самого сил не осталось дольше держаться – сорвался. Повезло: упал точно на самый край водопада и по нему, как с ледяной горки, скатился в клокочущую бешеную речку. Выбрался.

Хватит примеров? Ладно, последний. По московскому радио передали: «23 августа 2003 года убили писателя…» То есть меня.

В Чертанове это было, поздним вечером. Я гостил у друга на даче, он мне слив набрал целый рюкзак. Иду к дому асфальтированной дорожкой. Темно. Никого. И кто-то (я не видел его, не слышал) сзади проломил мне самодельной кувалдой голову. Два часа лежал без сознания. Поднялся. Стал собирать раскатившиеся сливы… Дошел до железной лестницы, ведущей к подъезду, взошел. В подъезде набрал код домофона, вошел, вызвал лифт, в лифте зеркало, в зеркале нет лица – страшная кровавая маска. Вышел на 10-м этаже, нажал звонок, дверь открыла жена… Дальше не помню, упал. Потом жена рассказала: «Если бы я не была дочкой нейрофизиолога и сама не окончила медицинский, я бы от страха умерла – такая жуть». Она и вызвала скорую, тоже в нее села, в приемном отделении велела срочно разбудить дежурного нейрохирурга (уже была ночь). Он осмотрел меня: «Срочно в операционную!»

Тут не случай… Тут залп случаев! Жена не лишилась чувств. Скорая примчалась через пять минут. Дежурным оказался Виктор Иванович Ребенко, самый опытный нейрохирург 1-й Градской больницы, одной из старейших и лучших в Москве. Он отдал нейрохирургии больше 20 лет. Это было его последнее дежурство – утром он уходил в отпуск. Отдыхал на даче. Решил дров наколоть про запас. И топором сильно поранил руку. Больше не оперировал. Так что та операция, ночью, стала его последней.

Очнулся я уже в палате, после шести дней беспамятства. Три недели не спал, просто лежал с закрытыми глазами. Голова пустая, как разбитая копилка. Не помню ни-че-го! Даже ни одного матерного слова вспомнить не могу. Ни-че-го! И вдруг ночью, перед закрытыми глазами… Как бегущая строка рекламы… Огненные буквы вижу: «Александр Сергеевич Пушкин. И божество, и вдохновенье…» Я заплакал. Память вернулась! Пушкин вернул ее мне словами: «И божество, и вдохновенье» – может быть, самыми главными, без которых и жизнь не в жизнь.

А случай… Что случай? Он – всё. Он, как Вселенная, непостижим и вечен. Случай не купишь, не приручишь, в сейф не запрешь. С ним ничего не поделаешь. И без него ничего не поделаешь. Он – наше всё. Как Пушкин.