Записки из живого дома

Марина Заречная. Исповедь нормальной сумасшедшей. ≈ М.: Инапресс, Новая газета, 2006, 128 с.

Мода на сумасшедших прошла. Держалась она долго, я думаю, лет сто. В моду вошла духовная розовощекость. Нормальность. Хорошая, дорогая одежда, стройная мускулистая фигура и счет в банке (вещь, наименее совместимая с душевным нездоровьем). Даже если говорить не о массовой культуре, а о культуре элитарной, книжной, где различные эксперименты над собой по-прежнему в чести, – то и здесь мы увидим смерть этой прошлой моды.

В культурную моду вошла жесткая необратимость жизни. Ее интригующая заурядность. А с другой стороны, обаяние и величие зла.

Ведь сумасшедший страдает. Это важнее всего. Из моды вышло прежде всего это – страдание. Страдание за других.

На тонкой грани двух эпох и вышла книга Марины Заречной «Исповедь нормальной сумасшедшей». Совсем маленькая книжка – записки человека, описывающего свое психическое расстройство, отдаленно похожая на записки Гальего, инвалида с детства, или на «Лупетту» Вадимова, описавшего современный раковый корпус, – но только в обоих этих случаях ад остался для автора книги позади, а в случае с Мариной Заречной – увы, нет.

«Это ни с чем не сравнимое братство – единение больных в психушках, объединенных одним желанием: выздороветь, выйти оттуда, зацепиться, задержаться хоть в чем-то в реальности. Могу свидетельствовать: болеют, как правило, очень хорошие, сердечные, душевные люди».

На самом деле это загадка, конечно, – почему болеют именно добрые люди. Всегда я объяснял себе это так: если у человека есть чувство внутренней ответственности, чувство какой-то правильной вины перед теми, кто от него зависит, кто с ним связан в жизни, – это обязательно должно удержать его на краю. Прочтя «Исповедь нормальной сумасшедшей», я понял, что все гораздо сложнее. Человек, описанный в книге, вроде бы весь состоит из чувства ответственности, из гипертрофированного чувства вины, чувства долга. Но его это не спасает от болезни. Больше того, болезнь играет с ним именно на этом поле. «Я слушала двадцать второго июня по радио передачу о каком-то музыканте, ушедшем на фронт прямо с выпускного бала, и рыдала навзрыд».

Ольга Мариничева, известный журналист, автор и герой этой книги, выпустила ее под псевдонимом Марина Заречная. Это понятно – трудно описывать от своего имени такие вещи, трудно преодолеть дистанцию между жизнью обычной и той, другой, тем взглядом и этим – без какого-то буфера, без подпорки, пусть даже в виде придуманного имени.

Когда книга готовилась к публикации, некоторые мои коллеги, признавая рукопись талантливой и необычайно острой по материалу, делились со мной сомнениями: а надо ли так? Стоит ли говорить о себе такие вещи? Выяснилось, что стоит.

Я не знаю, можно ли назвать победой над болезнью выход книги. Это другая победа – победа над хаосом, в который медленно погружается сознание. Вычленение из этого хаоса важных, самых важных вещей. Придание им смысла, цементирование себя именно в этих смыслах.

Я еще раз сравниваю книгу Мариничевой с известными мне книгами людей, которые боролись с болезнью, вспоминаю, как они описывали свои страдания, как учились заново жить в этом мире, как находили себя в этом обреченном существовании, и понимаю: та борьба, которую описывает автор, в сто раз сложнее. Здесь человек не может опираться только на помощь близких, на простые радости и эмоции, на свою волю, наконец, на свое упорство в обретении нового качества. Здесь можно опереться только на смыслы. На философию своего бытия. «Я уже не так наивна, чтобы отрицать в мире зло (это просто в моем мире его нет), недооценивать его мощь. И потому будут новые и новые развалины, депрессии».

Всю свою профессиональную жизнь Ольга Мариничева занималась и занимается педагогикой – причем не просто школьной педагогикой, а той, которая возникла у нас в 70-е годы, затем развивалась в 80-е и 90-е под общим названием «педагогика сотрудничества». Под этим громким именем развивалась самая разная деятельность самых разных людей: и учителей-новаторов, и так называемых коммунаров, которые под прикрытием «учебы комсомольского актива» практиковали довольно сложную психотренинговую методику, менявшую поведение людей.

А если говорить еще проще – это было движение, объединявшее профессиональных ДЕЛАТЕЛЕЙ ДОБРА. У коммунаров так вообще был главный лозунг: «Наша цель – счастье людей»┘ Им простительно, они давно вывелись из общественного сознания вместе с романтикой 60-х, но проблема-то осталась: можно ли профессионально посвятить свою жизнь ДОБРУ? Все герои Мариничевой и она сама считали, что можно.

Я всегда думал, что нельзя. А вот недавно взял и изменил свое мнение.

Так вот, добро эти люди понимали именно как конкретную работу, не как тонкое душевное качество, не как производное морали и воспитания, не как атмосферу жизни – нет, они считали, что добро нужно просто делать. То есть они понимали его как-то очень просто, иногда слишком просто. И как всякая деятельность такого рода она встречала массу препон, и от власти, и от обычных граждан, недовольных экзальтацией и избыточностью этих проповедников, и, наконец, встречались препоны совсем тяжелые – внутренние.

Но всех этих людей Мариничева собирала, помогала им, писала о них – несмотря ни на что.

В новом времени делатели добра, да и само добро, как понятие, оказались не нужны, и теперь можно спокойно смеяться над ними, над их «горящими глазами», над их пафосом и над их ценностями. Но мне почему-то уже не смешно.

Читая про то, как Мариничева в своей больнице устраивала концерты, выпускала стенгазету, вела душеспасительные разговоры с больными, я понимаю вдруг, что вытесненное в самую маргинальную зону, добро обязательно отомстит нашей такой нормальной жизни за свое отсутствие.

Объяснить это мне сложно. Объяснение будет непростым. Но, читая «Исповедь нормальной сумасшедшей», медленно и верно понимаешь, что, если те экзальтированные идеалы, ценности, интеллектуальные фетиши, которые проповедует автор, вытеснены за грань разума, за грань реальности, за грань нашей жизни – это уже настоящая угроза. Сумасшествие и норма как бы поменялись местами. Не в медицинском, конечно, смысле. Больные остались больными. И в каком-то самом важном смысле пафос книги вполне прост и понятен: в больницах тоже люди, они ждут нашей помощи, они хотят жить, не отворачивайтесь от них. Даже там Мариничева умудрялась продолжать делать добро.

┘Но мода на сумасшествие все-таки прошла.

А ведь она предохраняла от сумасшествия саму нашу жизнь. Порой мне кажется, что именно норма сейчас стала сумасшествием. Но может быть, я ошибаюсь?