Владислав Аменицкий "Серапионовы братья" в зеркалах переписки. - М.: Аграф, 2004, 544 с.
"Мы верим в реальность своих вымышленных героев и вымышленных событий. Жил Гофман, человек, жил и Щелкунчик, кукла, жил своей особой, но также настоящей жизнью", - в 1922 г. пишет Лев Лунц, бесспорный лидер литературного объединения "Серапионовы братья". Пишет в начале 20-х годов, в открытую, не прячась. А какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Какое? Не самое еще дикое, но уже подмораживает изрядно, хотя в хаосе "голых лет" еще не очень понятно, что можно писать, а что не очень.
"Мы собрались в дни революционного, в дни мощного политического напряжения. "Кто не с нами, тот против нас", - говорили нам справа и слева. С кем же вы, Серапионовы Братья? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции? С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом", - продолжает Лунц.
Это-то как раз понятно, что с пустынником - потому что разные ЛЕФы и "Перевалы", весьма отчетливо прозревающие надвигающиеся перемены и пустыню не уважающие, ничего подобного не заявляли: уж слишком бравады много. Однако "Серапионовы братья" могли себе это позволить, у них был свой оракул, бог и спаситель - Алексей Пешков, он же Максим Горький. Так что в зеркалах переписки отражаются прежде всего непременный Горький плюс кто-нибудь из пасомых "серапионовцев". В.В. Иванов, или К.А. Федин, или даже В.А. Каверин - это уже частности, детали, потому что в большинстве случаев их всех мучает один и тот же вопрос: кто такой он, этот современный герой, и как его описывать? И вообще - как писать? "Надоело натужное выдувание "героев" из людей, которые, привыкнув драться, больше ничего не умеют и не хотят", - издалека, из самого Сорренто учит Горький.
"Сейчас кончаю рассказ "Трансвааль" - в нем выведен настоящий крепыш, человек очень любопытный. Характер замечательный. Но ведь этот мой герой - негодяй!.. "Опереться" на такого - дело сомнительное┘" - печалуется Федин. "Сегодня кончил рассказ "На покой", прочел и ахнул - рассказики-то у меня мра-ачные. И не знаю, как и помочь. А, да черт с ними, пускай умирают да режут друг друга. Все умрем, все перерешимся - на то и капитализма", - машет рукой Иванов.
И снова Федин: "В поисках героя┘ меня потянуло за границу..." Ну уж если за границу, значит, действительно дело непросто. Потихоньку распадается содружество, каждый идет своим путем, братья все еще "любят друг друга" - ведь так заповедовал покойный Лева Лунц, умерший в Гамбурге в 1924 году, - но уже нет, как выражается один из "серапионовцев", "потребности" работать вместе. Канул в Лету голодный Петербург, где, невзирая ни на что и вопреки всему, бурлила литературная жизнь, и погасло желание противостоять, выживать сообща. Времена, когда "книги дешевле дров", постепенно уходят в прошлое. На кого же "опереться"? На Челкашей и семейство Артамоновых? На страшный, босховский мир Зощенко, где в коммунальной кухне клубком завязались дохлый инвалид Гаврилыч, скаредная соседка, пожалевшая для примуса ежик, и мильтон с пистолетом? А может, на действующих лиц "Северостали" Иванова?
И вот пишет скорбный Федин, разочаровавшись в своих героях: "Мучительно тяжело понять и поверить, что русский мужик не христианин, не кроткий богов слуга, а мечтательный бандит". За что и получает от Горького крепкий нагоняй - нечего идеализировать мужиков. В преддверии стозевных и многоочитых съездов советских писателей, жутких сталинских премий, кровавых житий Павликов Морозовых и других замученных беляками и фашистами комсомольцев и пионеров, радостных описаний лагерного труда - кто выйдет в герои? Ведь они должны быть, по словам Левы Лунца, настоящими, живыми. Не ходячими идеями, а людьми из плоти и крови! "Мы с пустынником Серапионом. Мы верим, что литературные химеры особая реальность, и мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать".
А вот эта часть когдатошнего манифеста никуда не годится. Что это за жизнь у советского человека - "без цели и без смысла"? Что значит "пишем не для пропаганды"? Рассеивается, рассеивается братство. Расходятся братья в разные стороны, и даже всесильный Горький не сможет их удержать. Ведь каждый ищет и находит своего героя. И порой совсем не обязательно, чтобы он был живым. Мертвым жить легче.
