Потешные хари с ватными бородами

Сергей Пинаев. Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог. - М.: Молодая гвардия, 2005, 612 с. (Серия "Жизнь замечательных людей").

Словно элемент театральной декорации, на месте знаменитой, так и не состоявшейся дуэли между Гумилевым и Волошиным в снегу осталась кем-то забытая калоша.

Место - у Черной речки - было выбрано не случайно. Гумилев с Волошиным в компании Михаила Кузмина и Алексея Толстого разыграли небольшую пьесу, отдающую галантным веком. К уже упомянутым действующим лицам комедии надо добавить несуществующую "роковую красавицу" Черубину де Габриак, из-за которой, как утверждает молва, собственно, и весь сыр-бор. И все-таки┘ Если Волошин был оскорблен грубыми словами Гумилева в отношении ее двойника, Елизаветы Дмитриевой, то почему спустя 12 лет, встретившись с Гумилевым, сказал ему: "Если я счел нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, то не потому что сомневался в правоте ваших слов┘"?

Если не сомневался в том, что "как женщина - в определенные моменты бытия - она обладает куда большими способностями, чем как поэтесса", то, стало быть, что-то знал, но сознательно мистифицировал публику. Публику, но и себя┘

Двое учеников великого и ужасного Брюсова, верные его заповеди: "Быть может, все в жизни лишь средство / Для ярко-певучих стихов┘", - и не думали сводить счеты друг с другом, а тем более с жизнью. Хотя Гумилев поначалу и настаивал драться в пяти шагах, но почему-то согласился на пятнадцать (Пушкин с Дантесом выясняли отношения в десяти шагах, но кто согласится взвалить на себя участь убийцы поэта?). Гумилев - неплохой стрелок - жаждал крови, но почему-то промазал. Пистолет Волошина дважды дал осечку. Театральное представление удалось на славу.

Автор книги, волошиновед, профессор Сергей Пинаев довольно подробно описывает эту сцену, но, как ни странно, продолжает верить Волошину на слово. А ведь вся жизнь Волошина по сути - сплошной спектакль с переодеваниями, маскарад со сменой костюмов и масок. Отсюда его взгляды на жизнь, вернее полное отсутствие таковых, а также на литературу, искусство, очень точным копиистом которого он оставался до конца своих дней. Отсюда и его всеядность. Волошин, словно Протей, принимает разные облики: поэта, и художника, и философа, и искусствоведа, не будучи по-настоящему ни искусствоведом, ни философом, ни художником и ни поэтом: "На дне дворов, под крышами мансард, / Где юный Дант и отрок Бонапарт / Своей мечты миры в себе качали┘"

Дант никогда не был в Париже. Да и что ему в то время, когда Париж еще не законодатель моды в мире искусства, поэзии и литературы, там делать? Поэт Волошин мог об этом и не знать, но философ, а стало быть, немного историк, обязан.

И "юный Дант и отрок Бонапарт" - все это роли Волошина, которые он берется исполнять, жить ими, видимо, полагая, что в прошлой жизни был и тем и другим, но, наигравшись, бросает. Увлекается социализмом, спиритизмом, теософией. И так далее, без остановок.

По воспоминаниям современников, Волошин очень любил рядиться в экзотические наряды: "┘готовятся костюмы: какие-то необычные кофты из непромокаемой материи с множеством карманов для альбомов, красок, кистей и карандашей, рюкзаки, сапоги, на гвоздях, велосипедные шаровары, береты┘ Когда мы наряжались чучелами вроде Тартарена, то оказалось, что не только пешком нельзя двинуться, но в вагон едва влезешь┘"

Профессор Пинаев, очарованный спектаклем, поддается соблазну и следует путями Волошина, пробуя из всего этого хаоса вывести какой-либо узор. Но вместо этого отовсюду на нас смотрят какие-то потешные хари с ватными бородами, всклокоченными париками и круглыми от ужаса глазами: "Стало совершенно темно, и мы поняли, что Макс сбился с дороги и сам не знает, куда идти, куда нас вести┘ Мы ввернулись┘ усталые, злые, голодные, и все ругали Макса".

Автора ругать не стоит. Он подробно и скрупулезно изучил все "лики творчества" Волошина. Нам остается лишь выбрать ту маску Волошина, которая нам больше по вкусу.