Варвара Турова Первое, что увидела публика на премьере (точнее говоря, то, чего она не увидела), было невнятное бледно-оранжевое пятно, сквозившее из-за полупрозрачного занавеса. В это время оркестр озвучивал (именно озвучивал, а не исполнял) один из самых чудных фрагментов народной драмы Мусоргского - "Рассвет на Москве-реке". Когда началось действие и занавес поднялся, выяснилось, что никакой реки нет - есть украшенный рюшечками мост, непонятно как оказавшийся вплотную к стене храма Василия Блаженного.
Непонятного вообще было много. Особенно, если сверять увиденное с оригинальным либретто Мусоргского. История раскольников (если верить первоисточнику) разворачивается в июле - на сцене же идет снег, как в "Щелкунчике". Во втором акте (стрелецкая казнь) на сцену выскочил карикатурный царь Петр и встал в позу Ленина - хотя на момент происходящих событий он, безусый отрок, едва вступил на царство.
Таких несоответствий много, они очень заметны, и за главную премьеру года становится как-то обидно. И за Мусоргского тоже: это был один из немногих настоящих реалистов в оперном искусстве, и фальши он не терпел. А в пору работы над "Хованщиной" прилежно корпел над хрониками и манускриптами.
Режиссеру, вероятно, до этого просто не было дела. Ну и ладно. В конце концов, существует современный авторский театр, где едва не единственным правилом считается верность собственной интуиции, где сознательная и не всегда аргументированная оппозиция всему, что придумал автор, почитается за добродетель.
Только вот работу режиссера Юрия Александрова и его напарника сценографа Вячеслава Окунева нельзя причислить к авторскому театру. Хотя бы потому, что вышеперечисленные несуразицы нельзя трактовать как режиссерские находки.
Во всем же остальном спектакль кажется пламенным приветом из золотого прошлого Большого театра - с кучей ненатурального декора, со статичными мизансценами, со всем тем, что воскрешает в нашей памяти т.н. "большой стиль".
Новая "Хованщина" - это, если можно так выразиться, старая песня о старом. Что идет абсолютно вразрез с нашими сегодняшними представлениями об оперном театре и совсем не соответствует тем европейским стандартам, которым руководство Большого изо всех сил пытается соответствовать.
Дело совсем не в том, что "большой стиль" был плох, - это была действительно золотая эпоха отечественной оперы. Просто время его ушло безвозвратно, чтобы уступить место новому взгляду на классические произведения. Каждая эпоха привносит в классику что-то свое, и худшее, что может произойти, это когда наследники слепо повторяют деяния своих великих предшественников, лишь слегка маскируя старую идею высосанными из пальца придумками. Такая "концепция" вызывает подозрение, что наследникам просто нечего сказать.
Поразительно, но на пресс-конференции перед премьерой Александров долго и увлекательно рассказывал, как ему хочется отойти ото всех штампов. Что конфликт "Хованщины" - это конфликт одного русского с другим, что главный символ - мост, который этих двух русских пытается объединить┘ В постановке же река по какой-то неведомой причине текла ровненько вдоль моста.
И все же есть одно различие между новой "Хованщиной" и ушедшей в прошлое эпохой. Тогда более ответственно относились к музыкальной стороне спектакля, а в день премьеры старались выложиться "на все сто". Тогда первый состав был действительно лучший. Сейчас мы увидели и услышали "заслушанных артистов России", омертвляющих своей предсказуемой пластикой и бессмысленными голосами живые сочные типажи Мусоргского. Разобрать, о чем, собственно, поют, никаких шансов: дикция вокалистов была ужасающей.
В день премьеры дирижер Александр Ведерников показал свои (не слишком, впрочем, высокие) способности аккомпаниатора, но не дирижера-постановщика и, простите за оперный пафос, главного дирижера главной сцены страны. Оркестр, конечно, не разваливался на куски, звучал почти слаженно. Похожие чувства вызывает старый, чуть-чуть расстроившийся и глуховатый рояль, под который можно исполнить слезный романс, но никак не одно из самых трагических и философских сочинений в истории русской музыки.
Единственное, что приятно поразило в новой постановке, - это ощущение бездонной глубины оперы Мусоргского. Но и возникло оно лишь потому, что не было освоено и на десять процентов.
