Так мало

Московская филармония продолжает абонемент, несколько старомодно названный «Слово и музыка». На этой неделе в Концертном зале им. Чайковского выступал Сергей Юрский. Следующий концерт, Александра Филиппенко, состоится 9 декабря.

Выбор литературы, верхний слой, – вот что объединяет всех исполнителей, собранных под крышей 58-го абонемента. Михаил Козаков читал месяц назад Давида Самойлова, в программе у Филиппенко – Андрей Платонов, Михаил Зощенко и Николай Эрдман. У каждого концерта – свое название. Вечер Юрского назывался «Далекое – близкое». То есть – Бунин, Бабель, Роберт Бёрнс в переводах Маршака, Маяковский, Есенин, Пастернак и Бродский.

Самое, пожалуй, неожиданное для попавшего на такой концерт случайно – переполненный зал. А в публике – наличие широкой молодой прослойки. Как и несколько месяцев назад, на вечере Дорониной, только часть зрителей можно отнести к давним и верным поклонникам, едва ли не столько же – из молодого пополнения. Слушают внимательно, хотя вполне вероятно, что авторитет знаменитого артиста на них не давит, но даже если они слушают его впервые, с первой же минуты оценивают мастерство.

На пустой сцене – несколько стульев, выстроенных диагональю в ряд. Юрский выходит, обходит сцену с полупоклоном в сторону публики и с места в карьер начинает, будто бы не «от Бродского», – от собственного своего имени: «Теперь так мало греков в Ленинграде┘» И в общем, чувствуется, что говорит вправду от себя – про сломанную церковь и постройку на ее месте концертного зала┘ Так у Бродского – времена изменились, и сегодня ломают и строят наоборот: на месте бывшего концертного зала вполне может вырасти «старинная» церковь.

Юрский читает просто, без интонационных взлетов и падений, того нарочитого артистизма, который свойствен иным исполнителям и мешает продраться к смыслу. Юрский, наоборот, будто нарочно замедляет бегущую речь Бродского. Точно вдумывается на ходу в каждое слово.

Дочитывает.

– Это – Бродский.

Аплодисменты.

– Маленькая поэма «Остановка в пустыне».

Вспоминает книжечку, в свое время выпущенную в издательстве «Ардис». В ней не было ничего или почти ничего антисоветского. Антисоветским был Бродский. Поэтому книжка перепечатывалась, ходила в полуслепых копиях.

Юрский называет программу и перечисляет авторов, потом позволяет несколько слов «от автора»: абонемент называется «Слово и музыка», а для него, для Юрского, слово и есть музыка – слово-музыка. Но в первом отделении – только музыка слова (в абонементе подразумевается диалог, у Юрского – с фортепиано, Доронина, голос которой в свое время удачно сравнили с органом, – позвала в свой концерт органиста). Из Бунина Юрский выбирает «Лёгкое дыхание», из Бабеля, ныне снова как будто бы вышедшего из употребления, – новеллу «Фроим Грач».

Он ограничивает себя и в жесте, и в передвижении по сцене, отчего каждый шаг или взмах руки становится равным полной смене декораций. Придвинул стул к столу (да, стол тоже стоял на сцене), другие отставил в глубину, шарканье ножки стула по паркету вдруг напоминает фырканье лошади┘

Хитрец Юрский: соединил Бунина с Бабелем. «Легкое дыхание» мирной, эротической жизни с таким же легким и свежим дыханием революции, где слово «расстреляли», кажется, попадает на каждый выдох. И кажется такой же естественной человеческой надобностью. Так обнаруживается разница между старым и новым, старой и новой жизнью. В старой – всему находится свое место, как-то все уживаются, в новом – самый естественный вопрос: «Ответь мне, как чекист, революционер, – зачем нужен такой человек в будущем обществе?» Выстрел – самый правильный ответ, первый, который приходит в революционную голову.

В том, перестроечном удовольствии, с которым зачитывались Бабелем, кайф ловили от одесского разговора. И тут, как в Бродском, актер словно притормаживает, тянет поводья, и между словами, такими, прошу прощения, сочными, обаятельно-хулиганскими, успевает удержать на какое-то мгновение жизнь, маленькую, почти незаметную, попавшую в переплет революционной жизни. Такой бодрый шаг, и так много крови, которая все еще течет, хотя рассказчик уже ушел далеко вперед и новые впечатления заполняют его повествование.