Марина Гайкович
Евгений Кисин и московская публика, кажется, совершенно искренне были рады друг другу.
Фото ИТАР-ТАСС
Евгений Кисин впервые за шесть лет выступил с сольным концертом в Большом зале консерватории – в последний раз он играл здесь в 2003 году. Беспрецедентный аншлаг и бурные непротокольные овации еще раз продемонстрировали вполне заслуженную любовь публики к этому музыканту.
Как ни странно, мнения вроде «вундеркинд изжил себя», «скучно» и тому подобные бытуют только в России, причем очень давно (после его первого приезда из эмиграции). Интересно, если все на самом деле так плохо – откуда многочисленные премии, колоссальное количество контрактов, один за другим появляющиеся записи, номинации на «Грэмми» и прочее, и прочее? Отказывать западным музыкантам в отсутствии вкуса и «ушей» сегодня уже не принято, шовинистические мнения о том, что все самые главные ценители – русские, увы, неадекватны.
Кисин сегодня, и в этом он заставляет убедиться снова и снова, – представитель идеального пианизма. Такого, каким был русский пианизм в XX веке. Но это вовсе не значит, что его игра архаична и несовременна. Напротив – Кисин обладает теми уникальными качествами, которые хочется видеть в каждом представителе фортепианной школы. То, что многим кажется жутко консервативным и академичным, то, что называют даже отсутствием индивидуальности, по мнению обозревателя «НГ», есть высшая степень уважения к авторскому тексту, влюбленность в ту музыку, которую он играет; фантастическое качество исполнения и готовность отвечать за каждую (!) ноту. Да, Кисин академичен в выборе репертуара. В Москве он исполнил Прокофьева, Шопена и – в следующем концерте, с оркестром «Виртуозы Москвы» – Первый концерт Бетховена (он же прозвучит 26 мая в Санкт-Петербурге). Да, его игра лишена гэгов и кича, он не ищет «фишек» и не делает ставку на нестандартные интерпретации. Он заставляет восхищаться тонкостью интерпретации: его Джульетта-девочка – застенчивое существо, Меркуцио – ироничен и в меру агрессивен, «Танец рыцарей» – пластичная картина, где нет грома, но есть молнии: в знаменитых начальных аккордах Кисин оставляет только басы, тяжесть аккорда нивелирует, оставляя гармонию, но снижая мощь. Кисин заставляет расслышать каждый голос в полифоничной ткани Восьмой сонаты Прокофьева, медленная часть – со сказочными хрустальными мотивами – и скорее витальный, чем демонический, финал внезапно выдают романтическую природу этого сочинения. В Шопене (это один из его любимых композиторов) Кисин, конечно же, лирик. Ему подвластны такие звуковые грани, что, кажется, он раскрывает все тайны: композитора и личности – болезненной, ранимой, в меру экзальтированной и скрытной. Медленные прокофьевские темпы были компенсированы в этюдах Шопена, которые согласно правилам очень хорошего тона были лишены даже единой фальшивой ноты, при этом виртуозность была на службе у образности: этюды ли это? Скорее поэмы.
