Наталия Звенигородская Международный театральный Чеховский фестиваль завершается на высокой ноте. Две недели московская публика проведет в компании Начо Дуато. Имя одного из самых талантливых и ярких хореографов современности, гремевшее в мире уже не одно десятилетие, наконец, привычно зазвучало и у нас.
Склонить Начо Дуато к сотрудничеству не удавалось ни Большому, ни Мариинскому. Зато неотразимые аргументы смогли найти Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, год назад первым в России включивший в репертуар балет испанского гранда (один из его ранних опусов «Na Floresta»), и организаторы юбилейного Чеховского фестиваля. С 26 по 30 июля на Новой сцене Большого театра Национальный театр танца Испании представит сочинение 1999 года – «Многогранность. Формы тишины и пустоты» на музыку Иоганна Себастьяна Баха. А на этой неделе в Театре имени Моссовета Дуато показывает свой новый спектакль, поставленный по заказу фестиваля специально к юбилею Антона Павловича Чехова.
Вызывающее у нас понятные ассоциации название «Бесконечный сад», по словам, постановщика, не имеет никакого отношения к последней пьесе Чехова. Происходящее на сцене не отражает впрямую содержание того или иного рассказа или пьесы. Современник русского классика Артур Шницлер назвал человеческую душу «пространной землей». Этой «пространной земле», как считает Дуато, Чехов посвятил всю свою жизнь, созерцая, описывая и возделывая ее с тщательностью заботливого садовника. А кроме того, хореограф убежден: созданное любым великим творцом бескрайне.
Премьера «Бесконечного сада» состоялась в Мадриде в феврале этого года. Хотя никаких изменений в постановку Дуато не вносил, испанцы, думается, увидели не совсем то, что видим мы. В спектакле много чеховского текста (его читает автор популярных телепередач Лев Николаев), но никакого перевода и титров своим соотечественникам автор не предложил. Для него тексты Чехова и голос Николаева – такая же музыкальная материя, как произведения Петра Чайковского, Альфреда Шнитке и специально созданная для спектакля музыка Педро Алькальде и Серхио Кабальеро. Русский язык, которого Дуато не знает, кажется ему необыкновенно красивым и музыкальным. Благодаря ему и мы воспринимаем родную речь отвлеченно, как музыку, звуки степи или леса, которые в спектакле тоже использованы. Характерный голос Льва Николаева почти не произносит сколько-нибудь связные отрывки из чеховских дневников. Обычно это фразы или даже отдельные слова, выхваченные и собранные в замечательно аллитерированные фрагменты. Так мог бы составить их только истинный поэт или человек, не понимающий их смысла. Нет нужды и потребности вслушиваться в хорошо знакомые тексты. Они, словно суры для не знающего арабской вязи, – абстрактно прекрасный орнамент.
Получив заказ от Чеховского фестиваля, Начо Дуато отправился в Мелихово, где его ожидали сюрпризы. Читая Чехова, он был уверен, что это некрасивый человек маленького роста. На фотографиях же увидел высокого красавца. И тем более удивился: такой большой человек – в таком крошечном простом домике. А еще Дуато очень нравится, что Чехов – врач. Вся его родня – медики.
В спектакле нет сюжета в привычном смысле, но эмоциональный сюжет выстроен. Цветом, светом и музыкой – более, нежели хореографией. Скупая, скорее экспрессионистская декорация (сценография Джаффара Чалаби), точно гигантский покрытый городской копотью и изорванный ветром бумажный змей – три серо-ломаные плоскости с деформированными окнами нависают из-под колосников над головами и душами. Соло, дуэты, трио и тутти поставлены и исполнены мастерски. Но пленительность и поэтичность раннего Дуато исчезла, во многом лишив «Бесконечный сад» индивидуальных черт, сделав его в высшей степени качественным образцом современной европейской танцевальной продукции. Стремясь передать чеховское «ясное видение хрупкости и сложности человеческих отношений», Начо Дуато сделал это мрачно, вязко, безнадежно. Скорее по Достоевскому. Недаром именно Достоевского, как рассказывал в одном из интервью, он читал, когда получил предложение от Чеховского фестиваля. Читал Достоевского и мечтал еще раз (после гастролей 1990 года) побывать в Москве. Чехов, по его словам, стал для этого отличным способом.
