С Кантом за столом

Когда говорят о литовской режиссуре и шире – о литовском театре, неизменно упоминают про какую-то особенную любовь к «первоматериалам». Огонь, вода, дерево, камень… лед! – без этих слагаемых, без этого флогистона литовский театр как будто не воспламенится, не взлетит. В «Канте» вместо первородной воды – суп, вместо стихии огня – обыкновенные сальные свечи, и разговоры, которые ведут за обедом у великого философа, – всё о простом. Не философ и его компания, а еще чуть-чуть – и пикейные жилеты, которые у Ильфа и Петрова повторяли, что Бриан – это голова. Так и тут: постоянно обедающий с Кантом судейский Иоганн Вигилянский (Александр Андриенко) зациклен на своей нелюбви к британцам, а начальник полиции Иоганн Шефнер (Виктор Запорожский) некстати рассказывает анекдоты. За столом кроме самого Канта (Михаил Филиппов) собираются еще богослов Иоганн Шульц (Игорь Костолевский), личный врач (Юрий Коренев), еще одним обязательным участником не только обеденной церемонии, но и бесед, а также и поставщиком «тем» становится слуга Мартин (Анатолий Лобоцкий).
Сюжет, поначалу бытовой, а к финалу приобретающий не только детективный, но также и мистический оттенок, подталкивает и развивает явившаяся незваной гостьей к обеду некая «личность», как именует ее слуга, Фоби Грин, которая рекомендует себя племянницей лучшего друга Канта, проживающего в Кенигсберге, шотландского коммерсанта Джозефа Грина (Юлия Соломатина). Все чины с именами именно так подробно изложены в программке. Премьеру можно назвать долгожданной: первую читку пьесы провели год назад, когда праздновали 90-летие «Маяковки» в тогда неотремонтированном филиале театра на Сретенке, с крыши прямо в зал капал дождь. Литовского драматурга у нас уже знали – его «Мадагаскар» в постановке Римаса Туминаса имел в Москве большой успех. Кто бы мог подумать, что московская публика так живо станет реагировать на сугубо литовскую историю о национальных комплексах и национальных же мечтаниях столетней давности – чтобы всем литовцам подняться и переехать на далекий и теплый Мадагаскар (о том же острове, между прочим, примерно тогда же мечтали и некоторые евреи). 

Дальше – больше: стало известно, что играть собираются в каком-то особом бархатном павильоне, который выдумал художник Сергей Бархин. Восьмигранник, который выстроят прямо на сцене, этакое шапито, на «манеже» которого – круглый стол для обедающих, а публика, как в цирке, сядет в амфитеатре. Не обманули. Обитый красным бархатом павильон, в котором даже при желании больше 200 зрителей не поместится, – особое неудобство для нынешней стоящей в пробках Москве: кто не успел – внутрь уже попасть никак не может и (при желании) вынужден дожидаться антракта. 

Обед – церемониал, поддержанный старинной музыкой. Когда в первый раз начинают играть, где-то совсем рядом, за сценой, кажется, – вот он, медленный церемониальный менуэт, но в программке написано: звучат вальсы и лендлеры, еще более народные танцы. Друг за другом выходят и рассаживаются за столом хозяин и его постоянные гости. Скатерть – на колени, салфетку – за воротник. С удовольствием – благо все актеры очень близко, видны даже мелочи, даже пуговицы на платье – разглядываешь костюмы Натальи Войновой, сшитые с чрезвычайной подробностью и тщательностью. Даже пуговицы – как настоящие, те самые. 

Разговор начинается с быта: вроде стул слишком сильно скрипит под Кантом, – но скоро поднимается к научным проблемам: температура тарелки должна составлять две температуры человеческого тела, и все бросаются проверять: рука над горячей тарелкой – поднимается ли вверх или нет? Это к тому: обманули французы или не обманули со своим воздушным шаром? И сразу: должно ли человеку пытаться взлетать или природой и Богом – не суждено. А до того, пока про шатание стула дискутировали, слуга Мартин им успел привести наглядный пример со своим зубом, засунув чуть ли не целиком все пять пальцев в рот. И все гости следом проверили – что там у них, с зубами, как – шатаются или нет. Живой разговор. Непринужденное общение.
В силу наших российских обстоятельств зал живее всего откликается на разговор про перевод часовых стрелок. У американцев, которые «часы подкручивают» и летом день расширяют, а зиму – пытаются сократить. «Ну, со свободой не могут еще обращаться», – резюмирует Кант. Тут в зале смех такой стоит, что, кажется, публика скатывается со своих не слишком удобных мест, но бортики сдерживают свободу передвижения. 

Непринужденность – пожалуй, главное, в чем особенно нуждается эта история, тем более что играть актерам приходится так близко от зрителей. Да и друг от друга – важно же еще не задевать своей игрой товарища, что трудно, когда за одним столом – и Филиппов, и Костолевский… А когда на сцену выходят еще и две сестры милосердия, одну из которых играет Светлана Немоляева, понимаешь, что им на этаком пятачке не разойтись. Но вот ведь парадокс: Немоляева, которая мгновенно «перетягивает одеяло на себя», как-то ловко и умело ловит, принимает эту легкую шутливость разговора, вся серьезность которого и даже страстность – как бы в одно касание, или – едва касаясь струн. Так играет, кстати, опять же «попадая» в предложенную драматургом игру, только-только вошедшая в труппу Театра Маяковского Юлия Соломатина, та самая странная, мистическая племянница Кантова друга. Так же точно, доводя публику до слез, играет Александр Андриенко, когда строит гипотезы про купца, парик которого поседел. Отчего поседел? – от измены, жена его обманута, а тут в каюте его корабля скрывалась женщина, другая: «Я ее прямо вижу!» Так же радостно зал отзывается на его причитания о британцах, противных судье во всех своих проявлениях. Когда на сцену выносят английский сыр, кажется, он готов провалиться сквозь землю, но сыр, выясняется, лишь по названию английский. Не один раз попадает в тон, кажется, единственно этой истории необходимый, Лобоцкий. И сразу ловит интонацию молодой Нияз Гаджиев, слуга в поисках нового хозяина, которого к Канту приводит начальник полиции Шефнер.   

В игре других актеров, пока, во всяком случае, – много мастерства, нажима и основательности – Кант, конечно, голова и вообще – великий философ, но у Ивашкявичюса рассуждает по-человечески, просто: любовь – это отказ от желания, петух не отказывается, вот и не дожидается любви. Понятно и просто. Так, наверное, и надо играть.