Марина Гайкович
Фрагмент павильона «Шостакович». Фото Даниила Анненкова предоставлено пресс-службой «ГЭС-2»
Дом культуры «ГЭС-2» запустил третью серию проекта «Настройки». Если первые два были посвящены музыке современных композиторов, то сейчас это сложносочиненный симбиоз искусства, архитектуры и музыки прошлого.
Семь павильонов посвящены семи композиторам, в каждом из них современное (преимущественно) искусство вступает в диалог с музыкой. Здесь намеренно отсутствуют таблички с названиями, дабы уйти от ощущения, так же и гиды намеренно подчеркивают, что они не экскурсоводы, а медиаторы, то есть люди, которые помогают поставить вопрос, нащупать тему, но не выдать некую правильную версию. Тем более что правильных или неправильных здесь быть не может: это проект взаимодействует скорее с опытом человека, который у каждого свой в зависимости от возраста, образования и даже личных настроек.
Музыкальному критику любопытно очутиться в ситуации «неконцерта», ведь музыка – не фон, не аккомпанемент для экспонатов, а собственно предмет, ради которого мы здесь и оказались. Любопытно проанализировать выбор композиторов и сочинений (за это отвечает один из кураторов проекта Дмитрий Ренанский), принять правила игры, погрузиться в обстоятельства, чувствовать иначе, думать иначе, наблюдать умозрительно, как вдруг начинает выстраиваться паутинка связей. Например, гравюра Пиранези «Вид на виллу д’Эсте в Тиволи» отзовется в предпоследнем павильоне, посвященном Листу, который неоднократно гостил на вилле и посвятил ей две пьесы в цикле «Годы странствий». Или триптих Олега Васильева в павильоне «Бетховен»: в центре каждой из трех на первый взгляд одинаковых панелей с застывшей фигурой человека, стоящего спиной к зрителю, размещены тексты поэта Всеволода Некрасова. «Ничего Ничего/ Ничего и ничего/ Ничего/ Ничего/ Все» вызывает в памяти бетховенский текст «Muss es sein?» – «Es muss sein!», вписанный его рукой в ноты Шестнадцатого квартета, хотя здесь, в павильоне, звучит другой, Четырнадцатый, написанный чуть раньше.
Намеренно или случайно, но в этом павильоне находятся работы, сделанные сериями: трио у Васильева, серия из семи фотографий «Аркадия» Анастасии Цнайдер, пять фотографий цикла Франциско Инфанте-Арана «Обратная перспектива»… Не это ли случайное отражение вариаций в центре бетховенского квартета? Да и сама квартетная лаборатория, где Бетховен шагнул, выбрав экстремальный тонально-гармонический план, без преувеличения, в XX век или как минимум на полвека вперед, к тональному мерцанию «Тристан-аккорда» (а Вступление к вагнеровской опере звучит в последнем павильоне). Или больше – не есть ли это мостик к другим павильонам? Ведь все выбранные композиторы не только определили, но опередили свое время. Даже Лист, романтик, представлен здесь не своими блистательными виртуозными пьесами, а загадочными «Серыми облаками», миниатюрой, современниками до конца не понятой.
Прозрачная фактура, диссонантный склад с опорой на увеличенное трезвучие (это в эпоху все еще устойчивого мажора и минора!) – поиски позднего Листа в полной мере оценят в ХХ веке, когда техника дополнительного конструктивного элемента как гармонической опоры будет в композиторском обиходе.
Собственно, уже первый павильон «Штраус/Шенберг» в этом смысле программный: устроенный как буржуазная гостиная, где висят работы современных художников – Люси Маккензи, Ирины Наховой, Марка Камиля Шемовича и даже Владислава Мамышева-Монро, так или иначе посвященных взаимодействию с прошлым, он наполнен музыкой Иоганна (!) Штрауса в переложении Арнольда Шенберга, композитора, открывшего дверь в эпоху музыкального авангарда. С основанным Шенбергом обществом «Частных музыкальных представлений», куда допускались лишь избранные, желающие почувствовать и понять «настройку» нового времени, прямо корреспондирует и идея «Настроек-3».
Бетховенский павильон, о котором отчасти уже шла речь, решен как студия звукозаписи – затемненное пространство для творчества. Низкий потолок, хромакей вместо окна в «студию» (которой, как и выхода из бетховенского недуга, нет), тема одиночества, даже безысходности, где, по Некрасову, все состоит из ничего, рождает ощущение нервной безысходности, неромантической, совсем не Sehnsucht, глухой тоски.
Отсюда – к Шостаковичу, который встречает нас одинокой фотографией Всеволода Тарасевича, снятой, очевидно, во время репетиций премьеры 12-й симфонии в Ленинградской филармонии. Композитор, прикрыв глаза и откинув назад голову, сидит на покрытом казенным чехлом диване. Сосредоточенность, отрешенность, момент наедине с собой – в то время как готовится к исполнению твоя партитура, озаглавленная «1917 год». Год, события, определившие твою жизнь, твое творчество, твой рупор и твою немоту. Сам павильон – еще одна ниточка – нечаянно корреспондирует с тем, что осталось за кадром фотографии. Инсталляция Кирилла Глущенко воспроизводит трехкомнатный люкс гостиницы «Венец» в Ульяновске, построенной к 100-летию Ленина. Как призраки прошлого, витают здесь темы из симфоний Шостаковича, собранные им самим в последней, Пятнадцатой симфонии. Что было – что будет? Покинешь гостиницу, пыль вытрет горничная, начнется новый цикл. Но музыка! Музыка останется.
И – провал, в XII век, к монашке-революционерке Хильдегарде Бингенской, чьи духовные гимны подсознательно заставляют поднять голову к небесам, уйдя от тревожных реалий инсталляции Ирины Кориной «Камуфляж». Оттуда – к Шуману, который интересен кураторам как пациент психбольницы, как художник с надломленным воображением, темы, которую вынес на гребень интереса ХХ век. «Вариации духа», написанные в дни, когда Шуман совершил попытку самоубийства, бросившись в когда-то воспетый им Рейн, звучат в павильоне, составленном из двух пространств. Оба они – разными способами – осуществляют попытку представить, что это такое – чувствовать иначе? Размытые лица у героев Джакометти, Герхарда Рихтера, Фрэнсиса Бэкона, проваливающийся дощатый пол, громко и неприятно клацающий, пятно видеопроекции с пролетающим над тобой скейтером на потолке (инсталляция Ирины Кориной Urangst), – неопределенность, зыбкость, потеря ориентации.
Наконец, оттуда – к другим героям XIX века: Листу и Вагнеру. «Серые облака» парят в интерьере, созданном Элем Лисицким для демонстрации конструктивистского искусства на выставке в Дрездене (1926). Но «Настройки» лишают это потрясающее пространство, лаконичное и вместе с тем невероятно изобретательное утилитарной, вспомогательной функции. Оно само становится объектом высокого искусства. Игра серого на деревянных ребрах, эффект обмана, иллюзии – ведь никакого серого нет, а есть белый и черный, игра фактур, когда решетки с круглыми отверстиями оказываются металлическими – все это завораживает, растягивает мгновенье, которое, безусловно, прекрасно.
Растянутому времени отвечает спрессованное – в работах Хироси Сугимото, который на долгой выдержке фотографировал фильмы в старинных американских кинотеатрах, в результате чего содержание фильма, произведения искусства переводится в источник света, белый прямоугольник экрана. Это – уже у Вагнера, в придуманной для него часовне, где на двух посетителей (здесь принципиален камерный подход) смотрит отряд колонок на ножках, сияет алым светом окно, а вечное томление Тристана и Изольды поддерживает стеклянная скульптура Наири Баграмян «Иссякающий_Ущелье», которая, похожая на лед, сделана из стекла, материала сверхпрочного – но при определенных обстоятельствах безумно хрупкого. Как любовь. Как время. Как искусство.
