Перломудрые Рыбы

Эстафетный микрофон у Инги Кузнецовой.
Фото автора

В литературном клубе «Классики XXI века» со своими старыми и новыми стихами выступили Инга Кузнецова и Ольга Сульчинская, почти дуэтом. Сначала они объявили название вечера («Рыба по имени Ариадна»), а потом предъявили всем то, что сами заметили ранее: в их творчестве рыбы – почти главные персонажи (образ встречается чаще остальных), а «Ариадна просто всплыла»┘

Выступающие отдали предпочтение схожим мотивам. Выявление сходства вызывало ощущение, что поэтессы давно пишут навстречу друг другу и пытаются срифмоваться по-человечески. Между короткими поэтическими сетами девушки по очереди звонили в эстафетный колокольчик, отмечая переход микрофона. Если бы не это, вполне могло бы возникнуть искушение считать значительную часть прочитанного одной большой поэмой, вышедшей из-под одной руки. Тем более что избранные мотивы кружили босым ветром над общей гибельной водной средой, лавировали средь схожих водорослей ветвей и множество раз натыкались на чешую рыбьих косяков и собак┘

Они – обе – чувствуют схоже. Возможно, по причине того, что «женщина всегда – изнанка рыбы»┘ Сульчинская: «И дела нам нету, что воды шумят/ И сучья корябают ветхое днище,/ Что в окна плывущего небом жилища/ Полночные рыбы печально глядят». Кузнецова: «Рыбы-машины плывут, почти задевая друг друга,/ Весело и упруго скачут мячи-фонари┘»

Иногда стихи выступавших сопрягались не друг с другом, а с классикой. Известное стихотворение Николая Гумилева «Китайская акварель» начинается так: «И вот мне приснилось, что сердце мое не болит./ Оно – колокольчик фарфоровый в желтом Китае...» Инга Кузнецова отталкивается от того же зачина, но уходит в сторону: «┘оно ведь уже и не сердце,/ а утлый кораблик, а дом неприметный на вид/ под гудом двуликого леса,/ а белый налив на руках оробелой посуды,/ а юркий налим,/ дрожащая лента-река,/ а погасший рассудок/, а чудо┘» Намек на Поднебесную (в виде «премудрого китайца») встречается и у Ольги Сульчинской.

Казалось, что комната до краев наполняется буквами, а свет от люстр дает перламутровые блики, почти как в стихах Сульчинской: «Раковину запирают на ночь, открывают утром,/ Вся она изнутри выложена перламутром┘» И еще казалось, что зрители, слушавшие без аплодисментов, – подводный рельеф, а выступающие – перломудрые рыбы, написавшие про всё, вплоть до Ариадны.

Преодолеть возникающую от погружения кессонную болезнь помогли стихи Ольги Сульчинской: «Мне мама одноногая приснилась,/ оставшейся в живых ногой болтает./ Сидит, пьет чай, смеется, говорит./ Взгляд у нее янтарный, как у кошки,/ я ничего в нем не могу прочесть./ Мне страшно, мама┘» Строки накатывали волнами, вплоть до совершенно пронзительной концовки, заставляя сопереживать: «┘А жизнь и весела, и деловита,/ как медсестра, которая врачу/ докладывает утром в коридоре:/ «Сульчинская скончалась, и в палате/ опять свободна койка у окна┘» Благодаря таким стихам в любом заваленном лабиринте-тоннеле остается надежда на спасительную нить, ведущую к выходу.