На обочине

На изломе 1890–1891 годов чахнущий в провинции учитель истории и географии Василий Васильевич Розанов впал не в английский аристократический сплин, не в немецкий бюргерский зензухт, а в российскую безысходную тоску, от которой ищут спасения в вине или таборе, бегут за границу или кончают самоубийством. Розанов склонялся к последнему. О чем и написал Николаю Николаевичу Страхову.

Жизнь в захолустном Ельце действительно была невыносимой. Розанов продолжал учительствовать в местной гимназии, хотя был уже автором философского труда «О понимании», увидевшего свет в Москве в 1886 году, и статей различного характера, печатавшихся в «Журнале Министерства народного просвещения», «Вопросах философии и психологии» и «Русском вестнике». Но «учительствовать» было не по душе («к учительству у меня не было никакой способности», – признавался Розанов в 1913 году), он мечтал о постоянной литературной работе.

Автора чисто философской работы «О понимании», сильно выделявшегося яркостью таланта, неординарностью дарования на фоне своих провинциальных коллег-учителей, больше озабоченных проблемами быта, нежели бытия, не понимали, да и в силу косности и невежества, обыкновенной человеческой черствости и грубости (через два десятка лет в «Опавших листьях» он печально заметит: «Грубы люди, ужасающе грубы, – и даже по э т о м у одному или главным образом поэтому и б о л ь в жизни, с т о л ь к о боли┘» (разрядка В.В. Розанова. – Г.Е.) не захотели понять. Учительская среда Розанова не приняла и отторгла, впрочем, и сам Василий Васильевич не особенно стремился к тесному с нею общению. Но начинающего философа не поняли и в столице – ни критики, ни читатели внимания на книгу не обратили, тираж (600 экземпляров) не был полностью раскуплен, часть отослали автору, остатки продали на обертку.

Розанов испытывал мучительный духовный кризис. Кризис осложнился неудачной семейной жизнью с Аполлинарией Сусловой, бывшей в свое время любовницей Достоевского. Они расстались в год выхода первой книги. Молодой учитель и литератор переживал, пытался то вернуть жену, то получить официальный развод. Но все попытки разбивались об упорное нежелание Сусловой, которая не хотела ни возвращаться к семейному очагу, ни давать свободу бывшему возлюбленному. Было от чего наложить на себя руки, и в минуту слабости и отчаяния – Розанов не видел выхода из замкнутого круга – он и поделился своими мыслями о самоубийстве со Страховым, с которым уже несколько лет состоял в переписке. Который помогал пристраивать его статьи, написанные иногда «темным», непонятным языком, в журналы консервативного направления. Который был ему наставником в литературных делах и, может быть, на тот момент единственно духовно близким, понимающим и сочувствующим – литературным – человеком.

Николай Николаевич откликнулся незамедлительно и как мальчишку отчитал своего младшего друга: «Как вы решились писать мне о самоубийстве? До чего вы дошли? Не ссылайтесь на тягость и тоску; убить себя можно даже оттого, что прыщик вскочил на носу. Разницы, в сущности, нет никакой. Но есть разница между человеком, для которого жизнь есть поучительный и воспитательный опыт, какова бы она ни была, – и таким, который не хочет ничему учиться и ни с чем бороться, а хочет только, чтобы ему было приятно».

«Отчаяние, – делился своим жизненным опытом Страхов, – приводит к великим откровениям, и кто не испытал его, тому они недоступны. Вам нужно подняться на новую ступень, чтобы стать выше его. Терпите, уясняйте свое сознание, научайтесь новым мыслям, и будьте уверены, что Бог всегда с вами».

В то же время умудренный наставник понимал, что воздействовать на такую личность, как Розанов (да еще в письме), бесполезно, и поэтому дал единственно верный и нужный совет: «Вы сами должны трудиться и спасти себя – иначе вас никто не спасет».

Розанов и сам понимал, что никто, даже друг, «исправить нас не может» и что «спасение» зависит только от него самого, но понимал он и другое – в жизни каждого случаются такие мгновения, когда подобные слова нужно услышать от близкого человека, кроме того, умеющего и «дать отпор нашим «глупостям» и «безумиям». Правда, через двадцать лет у него вырвется: «Страшная пустота жизни. О, как она ужасна┘», но он сумеет этот «ужас» преодолевать – с помощью литературы (о которой отзывался иногда весьма и весьма уничижительно), с помощью так никогда и не ставшей его официальной женой Варвары Дмитриевны Бутягиной (которую любил нежно и сильно). Тогда же он и поймет, что жизнь – это когда больно. Когда не больно – это смерть. И напишет: «Но только п р и б о л и я и согласен жить».

Все это будет потом, а сейчас была такая боль, от которой хотелось помереть. Однако он взял себя в руки и справился с ней в этой провинциальной глуши. Отчасти и благодаря Страхову. И еще потому, что встретил на своем пути Варвару Бутягину, человека, в котором ни разу не усомнился и не разочаровался.

Он продолжал писать и терпеливо дожидался помощи все того же Н.Н. Страхова, предпринимавшего усилия помочь ему осесть в Петербурге. И дождался.

В 1893 году Розанов распрощался с учительством навсегда – он поступает на службу чиновником особых поручений при государственном контролере, пост которого занимал Т.И. Филиппов.

А через три года уйдет из жизни Страхов, с которым он до самой его кончины поддерживал добрые, дружеские отношения, а вслед за ним и критик и публицист Говоруха-Отрок, к которому Розанов испытывал душевную и идейную близость. Но только в 1913 году, уже будучи известным писателем (автором «Уединенного», «Смертного» и «Опавших листьев») и ведущим сотрудником «Нового времени» (служба в госконтроле была для него так же отвратительна, как и учительство в гимназии, – однако тянуть ее пришлось целых шесть лет, пока исполнилась давняя мечта жить только литературным трудом), он отдаст свой долг ушедшим и несправедливо забытым литераторам.

Николай Николаевич Страхов и Юрий Николаевич Говоруха-Отрок долгое время оставались в тени и не играли той роли в общественной жизни, которую играли «властители умов» – критики революционно-демократического лагеря.

Никогда не были они и в центре сиюминутной литературно-идейной борьбы, поскольку один больше писал о фундаментальных гуманитарных проблемах, другой – о Толстом, Короленко, Тургеневе. «Литературными изгнанниками» они были не в прямом, а в метафорическом смысле. Из «литературы» их никто не изгонял. Страхов был одним из ведущих сотрудников журналов М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» и «Эпоха», автором статьи «Роковой вопрос» (об отношениях России и Польши), наделавшей в 60-е годы много шума и из-за которой по существу и был закрыт первый журнал. Но и после закрытия «Времени» никто не запрещал ему публиковать другие свои работы в других органах печати – никаким гонениям со стороны правительства он не подвергался.

Менее удачно складывалась судьба Говорухи-Отрока. Либерально настроенный молодой дворянин случайно знакомится в 1874 году с одним из известных пропагандистов «хождения в народ» С.Ф. Коваликом. Ковалику удается «соблазнить» Отрока, и тот с пылкостью неофита принимается помогать агитатору создавать кружок харьковских семинаристов. Но вскоре, разочаровавшись, от дела отходит и особого участия в работе кружка не принимает. Вся его «революционная деятельность» свелась к двум выступлениям на двух сходках, но этого было достаточно, чтобы стать одним из обвиняемых по делу «О пропаганде в империи» и провести несколько лет в одиночном заключении в Петропавловской крепости (где он покушался на самоубийство) и Доме предварительного заключения (где началось его духовное перерождение). Арестовали Говоруху-Отрока в 1874 году в Петербурге, куда он приехал показать свои первые прозаические опыты Н.К. Михайловскому. На свободу выпустили в 1877-м. Приговорили его к ссылке в Тобольскую губернию, но суд учел предварительный срок заключения, и Тобольск заменили на Харьков, где неудавшийся «народник» должен был проживать под надзором полиции.

Михайловский не оставил своими заботами практически безвинно пострадавшего молодого человека – с его помощью Говоруха начал свою литературную деятельность в библиографическом отделе «Отечественных записок», в котором печатался только под псевдонимом. В 80-х годах он становится постоянным критиком и публицистом харьковской газеты «Южный край», затем переезжает в Москву, где его с радостью приветила редакция «Московских ведомостей», с этой газетой он сотрудничал, еще проживая в Харькове.

После революционных увлечений молодости повзрослевший Отрок обратился к Богу, находя утешение и успокоение в Церкви. В политическом же отношении он стал убежденным искренним монархистом. Обладая живым умом, наделенный религиозным чувством, он был прежде всего художественным критиком и предпочитал служить красоте и истине, отстаивая вечные ценности. Свои взгляды он проповедовал в литературно-критических статьях и книгах, посвященных Толстому, Тургеневу и Короленко. Но если Страхову все же удалось незадолго перед смертью обратить на себя внимание современников, то Говорухе нет – его ценили, знали и любили немногие, в том числе и Розанов, за версту чуявший талант в других.

Но Розанов ощущал еще их жизнь и судьбу – да и свою в 80–90-е годы тоже – как изгнанничество и прозябание на обочине литературы. Никто из троих не был «народными витиями» – они не кричали, не обличали, не занимались пропагандой, а писали свои статьи и книги.

Страхов скончался в 1896 году. В том же году умер и Говоруха-Отрок. Одному было 68 лет, другому – всего лишь 46. У Розанова остались письма и того и другого, статья «Вечная память», написанная об обоих в год их смерти, вырезанные из газет некрологи и заметки о Страхове. И по прошествии 17 лет, будучи уже прославленным писателем, философом и публицистом, он решает еще раз напомнить русскому обществу, кого оно потеряло в лице этих двух литературных работников, и увековечить их имена, сведя под обложкой одной книги, которой дал красноречивое название «Литературные изгнанники». И Страхов, и Говоруха-Отрок оставили свой неповторимый след в истории литературы, русской общественной и философской мысли, и было бы несправедливо, по мнению Розанова, этого не замечать.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая
стыда┘

– писала Ахматова, младший современник Розанова, когда того давно уже не было в живых.

Сам В.В. Розанов стихи никогда не писал, он писал статьи, потом складывал их в книги. Некоторые писал в необычной жанровой манере («Уединенное», «Смертное», «Опавшие листья»), некоторые выстраивал из пестрого житейского «сора» – воспоминаний, рецензий, подробных примечаний и даже чужих заметок и некрологов. Именно так и написаны «Литературные изгнанники». И получилось – жизнь, судьба┘

«Тайна писательства в кончиках пальцев», – говорил В.В. Розанов.

Он полностью владел этой тайной.