Сергей Шаргунов Ровно восемьдесят лет могло бы исполниться Андрею Донатовичу, и тогда он точно бы был похож на Дедушку с бородой из ваты, у которого мешок подарков. Только вот полон этот мешок не шоколадных конфет и слепых котят для ребят. Но мешок все же волшебный, новогодний, чудо-мешок. Книжки в нем яркие, злые, безумные, написанные ребенком. С приклеенной бородой. "А все-таки больше всего на свете я люблю снег", - категорично заявлял Синявский.
Снег он любил... По-детски. Или по-негритянски ("Мороз и солнце!")! Ведь Пушкин Синявского - такой же "брат Пушкин", герой балагана. "Это же наш Чарли Чаплин, современный эрзац-петрушка, прифрантившийся и насобачившийся хилять в рифму".
Детский маскарад - вот Андрей Донатович! Заостренный им жанр эссе предназначен как раз таки для АРТИСТА. Заведомо игровой, осыпающийся и яркий, как елка, жанр... Именно в трагедии, в заточении и смерти, писатель Синявский весьма даже бодр и приколен, как и его африканистый маленький братан с большим пистолетом дуэлянта.
Андрей? Абрам? А может, Десик? "Десик!" - обратился вызванный дух во время очередного столоверчения. Синявский - колдун? "Десик" - детское имя. С рождения и все детство Синявский был Донатом Донатовичем, и только потом переименовали в Андрея...
Известное известно: Синявский и его друг Даниэль были арестованы за публикацию своих произведений под псевдонимами на Западе. Вины своей ни Синявский, ни Абрам Терц, ни Даниэль, ни Николай Аржак не признали. В феврале 1966 года приговорены. Синявский получил семь лагерных лет, из них отсидел шесть. Кроме зубодробительного трактата "Что такое соцреализм", художественные тексты Терца (например, повесть "Любимов") кажутся невинными. Хотя и очевидно свободными. А уже это одно не могло не взбесить государство. "Россия - страна воров и пьяниц" - фраза любящего гражданина из "Мыслей врасплох" удачно легла кирпичиком в фундамент уголовного дела. Однако в обстоятельствах того процесса важнее всего момент обмана! Шулерство! Подстава! Первая шуточка, отмоченная начинающим лицедеем! Примерный советский литератор и его заокеанский двойник... Общее недоумение. "Не надо было здесь печатать одно, а там писать другое", - вздохнула Лидия Гинзбург. Одни лили слезы сострадания, другие брызгали слюной ярости, но все ощущали: их ПРОВЕЛИ. Именно поэтому, когда приговор огласили, в зале ревниво захлопала делегация официальных писак.
А что же сам виновник торжества? Вспоминает его верная Марья Васильевна Розанова: "Я беседую с адвокатом. "Знаете, чем занимается ваш муж в ожидании приговора?" - "Может быть, апелляцию сочиняет? - говорю я адвокату. "Нет, он пишет о Пушкине, заметки о Пушкине".
Ага, это, как на государственном экзамене по алгебре, вместо того чтобы решать задачки, начать сочинять стихи. За минуты до приговора и хлопанья злорадных ладош Синявский принялся клепать очередной пасквиль, скандал вокруг которого стал вторым в его биографии значимым событием после скандала тюремного.
Синявский - вечный сюрприз! Он всегда был опасен для тех, кто ждал от него предсказуемости. Для тех, кто его ждал. "Хорошо, когда опаздываешь, немного замедлить шаг". В этом афоризме - торжество СТИЛЯ и презрение к жизненной практике.
Синявский - уголовник? Он часто слушал блатные песни, в его московской квартире пел Высоцкий, а Лимонов в "Эдичке" (где-то предугадывая и свою долю) описывает преображение Синявского, когда тот, выпив, раскрасневшись, превратился в нормального урку с манерами урки и голосом урки... Нет, все это похоже на стиль, но не на суть.
Сколькие срывали с Синявского "маски"! Сколько "масок" налепила ему судьба! В его биографии переплелись такие близкие учреждения, как мордовский лагерь и Баварская академия изящных искусств. В лагере созданы и автобиографическое "Спокойной ночи", и "Голос из хора", книга зэковских реплик, почти целиком составленная из писем к Розановой. В 1973-м он эмигрировал с семьей во Францию. С Розановой выпускает "Синтаксис", лево-либеральный литературный журнал русской эмиграции. Рассказывают: Андрей Донатович обычно бывал молчалив, больше вещала Марья Васильевна. Он скучно молчал. Он писал всю жизнь одну книгу со скучным смыслом: "Художник - есть преступник и вырожденец". Преступник Пушкин ("Прогулки с Пушкиным") или вырожденец Гоголь ("В тени Гоголя").
Как и положено новогоднему существу, Синявский - весь пафосный. Каждая его строка проникнута пафосом. Но это русский Санта-Клаус, простудно-водочный, без шампанского слюнтяйства. Праздник его - детский, непосредственный, злобноватый. "Все-таки самое главное в русском человеке - что нечего терять... Спьяна, за Россию, грудь настежь! Стреляйте, гады! Не гостеприимство - отчаяние".
А вот и перестройка. Слом СССР. Расстрел Белого дома. В октябре 1993 года на страницах "Независимой газеты" появляется письмо недавних антисоветчиков и недавних оппонентов Владимира Максимова, Петра Егидеса, Андрея Синявского. Авторы из своего далека зорко заметили облачко от танкового выстрела, которое быстро превратилось в удушливую тучу. И тут уж можно спросить: Синявский - советчик? Ведь с 93-го до самой смерти он открыто выступает против новой власти, печатаясь в "красно-коричневой" прессе...
Он умер, и его положили в гроб с черной пиратской повязкой на глазу. "Надо бы умирать так, чтобы крикнуть, шепнуть перед смертью: - Ура, мы отплываем!"
Кем он был? Просто писателем? Или не просто писателем, а писателем настоящим - пиратом, наглым проказником? "В заключение мне остается лишь подтвердить мое "диссидентство". Под обвалом ругани это нетрудно. В эмиграции я начал понимать, что я не только враг Советской власти, но я вообще враг. Враг как таковой. Метафизически, изначально. Не то чтобы я сперва был кому-то другом, а потом стал врагом. Я вообще никому не друг, а только враг..."
Друг всех детей?
