Пишите письма

Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века. Выпуск 4/ Редактор-составитель В.В.Иванов.– М.: Индрик, 2009. – 888 с.

Вполне возможно, выходят они и теперь, просто такие серьезные книги сегодня не так заметны, как раньше, а раньше каждый год выходили в твердой обложке ежегодники Пушкинского дома, где собиралось все хорошее, что написано и раскопано за год. Увесистый том «Мнемозины» – такая же «всякая всячина», можно сказать, что под одной обложкой скрывается по меньшей мере три книги. О Мейерхольде, о Михоэлсе, об Эйзенштейне... И это – не все. О каждой публикации можно и интересно рассказать особо, имея в виду, что за каждой – довольно-таки любопытный сюжет, с подводными течениями, и почти за каждой – своя трагическая история и развязка. Вряд ли так специально задумывалось, чтобы в итоге сложилась беспросветная картина русского театра, но... вот так, так оно было.

Как всегда, театр, в рассказах и письмах, расширяет знание не только о себе самом, но об эпохе, о времени, о быте не только театральном, но и жизненном, и, скажем, «официальный», «скучный» слог писем Мейерхольда из-за границы задним числом отражает время не менее полно, чем описанные современниками его спектакли.

Можно, конечно, печалиться, но можно и улыбнуться непреходящему внутреннему ощущению кризиса – не своего собственного, но русского театра вообще, с которым живут режиссеры, с которым они же борются не за благополучие собственного своего театра, хотя и это, конечно, есть, но всегда одновременно – видят во всяком кризисе угрозу всему русскому театру. «Та борьба, которая ведется сейчас в «департаментах» театрального механизма, если еще не совсем погубила русский театр, то грозит его погубить вскорости <...>. Провинциальный театр обречен на управление различными смехотворными невеждами, играющими роль щедринских помпадуров, ведущими дело хуже старых шкурников-антрепренеров. А московские театры – одни под гул борьбы театральных властей живут халтурно-счастливо, пережевывая давно изжеванное старье или воскресшая бульварные и солдатские спектакли; другие – редкие – играют все что попало, по старинке, прилично, даже хорошо, благодаря приличной или хорошей (по старой терминологии) труппе, но не имеют никакой физиономии вследствие отсутствия руководящей идеи и художественных руководителей; третьи стараются делать искусство, работая чуть ли не 24 часа в сутки, потому что, чтобы теперь делать искусство, нужно тратить очень много времени и сил и нужно слишком много веры в это искусство и любви к нему...» – пора, пора остановиться, хотя это цитирование, кажется, с каждым словом становится все более злободневным – это из письма 1919 года Федора Комиссаржевского Анатолию Луначарскому (публикация Владислава Иванова вышла под заголовком «Горестный эпистолярий»).

Какие письма пишут Михаилу Чехову! «Меня, члена Коммунистической партии (не по билету только, а и по существу, по органическому сродству <...>), всегда чрезвычайно остро волновал вопрос об отношении таких, как Вы в моем представлении после «Потопа», к нашей партии. Злитесь ли Вы только на то, что Вас грубо ущемили и материально обидели, вычеркнули из жизни Ваш углубленный индивидуализм? Или, осознав в благородном пессимизме торжествующий большевизм как естественный результат гипертрофии капиталистических навыков, жестокости и тупости человечества, Вы приемлете его как таковой фаталистически? Или еще как-нибудь, по-Вашему, по-особенному. И мне так хотелось знать Вас, М.А., в Ваши интимные минуты, чтобы получить представление о «таких, как Вы», в этом вопросе. А вот после «Гамлета» – понял».

Ведь кажется иногда, будто язык Платонова – выдуманный, сконструированный. А здесь он – весь, во всей естественности, первозданности и сложности. И новизне. И как близко все это к будущим, через 10–15 лет (письмо датировано 1924 годом) массовым возмущениям, и как одновременно – еще далеко-далеко. Как индивидуально сложно (публикация Марии Хализевой).

И, конечно, необычайно интересны как письма Мейерхольда из Европы 30-х, так и рецензии из немецких газет. Интересны еще и тем, что восстанавливают историческую правду там, где, думается, многие, как и автор этих строк, бессознательно переносили сегодняшнее наше отношение и реабилитацию Мейерхольда не только на его жизнь, но и на все его искусство. Конечно, никакого вредительства в его искусстве не было, но восприятие спектаклей Мейерхольда иностранным, европейским зрителем было разным: его ругали и за излишний натурализм, и за избыточный большевизм, называли даже «советским чиновником». То есть идеологические шоры, понимаешь с сегодняшней исторической высоты, в равной мере застили зрение как по нашу, так и по другую сторону государственной границы. Хочется же всегда думать, что если где-то неважно или плохо (в 30-е в СССР!), так в Европе – получше, полегче. Думать можно. На деле же воздух воли, как и воздух неволи, гуляет где хочет.