Игорь Бондарь-Терещенко
Виктор Тихомиров. Чапаев-Чапаев. – СПб.: Амфора, 2010. – 461 с.
Стиль повествования в этой безумной книжке – бреющий и пунктирный, ведь не каждый автор долетит до середины истории нашей родины, не расплескав идеи и пафоса. И даже такой смельчак, как художник и литератор Виктор Тихомиров, в своей поэме «Чапаев-Чапаев» то и дело забегает наперед, чтобы тут же отползти огородами в далекую ретроспективу. Умело синкопируя сюжетную чересполосицу фабульной околесицей, он вначале убеждает читателя, что «лучше притормозить пока разгон авторского пера», после клянется, что «самое время ускориться несколько по ходу течения реки времени», а далее вновь печалится из-за того, что «события забежали далеко вперед, как всегда стараясь вырваться из узды». Кинематографический, в общем-то, прием, и неудивительно, что с 2009 года по сценарию Тихомирова снимают картину с Охлобыстиным. Самое ему расчудесное место в этой фантасмагории, что сродни фильму «Даун Хаус».
Итак, по указанному адресу в поэме «Чапаев-Чапаев» живут два сюжета, два образа мира, образующие явный пастиш вкупе с альтернативной историей. В первом из них легендарный комдив не тонет в реке Урал, а его верный ординарец Петька оказывается девушкой Матреной, соблазненной в юности юнкером по имени Арнольд Несуразнов. Хоть, по правде говоря, соблазниться столь массовым сюжетом сегодня довольно сложно, разве что у Пелевина в «t» юный Василий Иванович промелькнул, ну так на то он и автор «Чапаева и Пустоты», чтобы нещадно трепать сей образ на все лады своего таланта.
С одной стороны, будни Чапаева в романе Тихомирова, отчего-то названного «поэмой», напоминают жизнь Ленина в махновском тылу из «Правды» Дмитрия Быкова и Максима Чертанова. В его дивизии служат монголы, китайцы и негры, «хорошо проявившие себя в ночной разведке», а также рассеченный надвое за педерастию красноармеец Васильев, ставший впоследствии братьями Васильевыми, которые сняли фильм «Чапаев». Что, конечно же, указывает на «сальный» формализм и реализацию метафор в духе Сорокина и Пепперштейна. «Анна тщетно шарила готовой к нежным прикосновениям рукой в штанах у Петьки, и поиски эти затягивались, – изощряется автор поэмы. – Пустота?! – пораженно воскликнула она, наконец, не найдя ничего, кроме мягкого, немужского пуха». Но проза вышеупомянутых постмодернистов, как правило, озабочена иными, более высокими, нежели литературный анекдот, замыслами и часто скользит по предметной глади былых времен, особо не останавливаясь на галантерейных подробностях эпохи. Тогда как стиль Тихомирова то и дело оглядывается на вышитое коммунальной гладью соцреалистическое письмо и возвращается к наиболее симпатичным сердцу деталям сталинского быта. Ну и в отличие от какого-нибудь фольклорного «Ивана Чонкина», не отягощенного инородными стилистиками, роман-поэма «Чапаев-Чапаев» грешит явными заимствованиями из советского масскульта. И даже персонаж по имени Дядя во втором, «современном» сюжете поэмы – с одной стороны, списан с Лёлика из «Бриллиантовой руки», а с другой – это тот самый дядя-шпион, в отсутствие родителей якобы приехавший в гости к юному герою «Судьбы барабанщика» Гайдара. Ну и в «Бронзовой птице» Рыбакова такой же тип по ходу дела шнырял. Недаром главную героиню в книжке Тихомирова за глаза называют «неприятной теткой, похожей на птицу феникс». Словом, тетки-дядьки из пионерского детства, где линейка поутру и кисель с пряником на полдник, – вот кто правит бал во второй части этого ностальгического балета.
История советской Родины здесь подана под пряным соусом коммунально-бытовых подробностей и галантерейно-бакалейных вкраплений. И более всего в авантюрно-детективных сюжетах о приключениях летчика Поликарпа Шторма, киноартиста Семена Ворона и милиционера по имени Павел Перец нам милы времена, когда петь на улицах еще было принято, а «пьяные орали песни охотней всех повсюду, даже в милицейских отделениях, и почти никто их не перебивал». Интрига во второй части поэмы Тихомирова не шибко сложная – полярный летчик, прибыв на побывку и желая соорудить из сатиновых трусов модные плавки, испоганил их вчистую на машинке «Зингер» да и закинул под буфет. А жена, найдя, подумала об измене «пристроченного» соперницей мужа. Вскоре пилот сгинул по дурости, влетев в льдину на глазах у ошарашенного медведя по имени Вова, а сюжет помчался далее уже без него, и под фамилией Шторм стала значиться его родная дочь – химик. Далее следует история любви всех без разбору героинь поэмы к кинозвезде Семену Ворону, который играет в кино про Чапаева и которого чуть было не укокошили на съемочной площадке – ну в точности как Брендана Ли, все-таки убитого, и на съемках, кстати, именно фильма «Ворон». Ну и продолжается история бывшего ординарца Чапаева, а нынче – пенсионерки и вдовы Матрены Спиридоновой, проводившей бескрайний досуг на солнцепеке, под стеной своего дома, верхом на застеленной «Правдой» ящичной таре.
И тут уже автора заносит, ведь данный «ящичный» антураж, как и красующийся в поэме электрочайник, честно говоря, выпадают из допустимого ассортимента эпохи, ибо за пущенную в расход партийную прессу тогда бы показали не только кузькину мать, а сложных электронагревательных приборов сразу после войны и в помине не было. И если о войне у Тихомирова как-то осторожно – «Хорошая вещь – будни, – отмечает автор поэмы. – Спроси любого фронтовика, – как там на войне? И пойдут рассказы об украденной тушенке или бочке спирта» – то в рассказах о мирном советском быте он несколько расслабляется. Ведь как было-то? Духи «Красная Москва» и ботинки фабрики «Скороход» имелись, время по уличному репродуктору и велосипед «Украина» – будьте любезны, случались даже иностранные шпионы за подмосковными палисадниками, а вот буржуйские электрочайники, зря расходовавшие энергию, – это извините, их в послевоенное время массово не наблюдалось. Как, впрочем, и фонариков на батарейках, транзисторов, настроенных на станцию «Маяк», и прочего дефицитного ширпотреба. И даже гораздо позднее Бил Хэйли не гремел из форточек, в журнале «Экран» не печатали фоток Джеймса Бонда, а клетчатых рубах с завернутыми рукавами и штанов, называемых техасами и являвших собой некую пародию на американские ковбойские штаны джинсы, как это описывается в книжке Тихомирова, в гуще народа не случалось. Тут тебе пионервожатый в трусах до колена на велосипеде, а тут – какие-то ковбойки и техасы!
Впрочем, временные сдвиги коллективной памяти в поэме Тихомирова не особо режут глаз умилительным китчем. Ну не было, и бог с ним. Зато Чапаев здесь не тонет, а, прокричав судьбе «врешь, не возьмешь!», служит киномехаником, и Гагарин, «махнув рукой» потомкам, возвращается живым из космоса. И это не постмодернизм, товарищи! А если уж нету его, то значит, все можно, и поэтому безнаказанно и пестро расцветает перед нами яркий мир советского прошлого. В пылу неуемной ностальгии автором перемешаны езда на трамвайной «колбасе» и цитаты из мультика «Малыш и Карлсон», самодельные календарики с портретами Сталина и Муслима Магомаева и московские «грабители на ходулях и специальных пружинах, называвшие себя «попрыгунчиками». И неудивительно, что в этом веселом винегрете предметно-временной разбалансированности «перо ее самопишущей ручки щелкало, брызгалось чернилами и прорывало бумагу», и тут же «наилучший батон, бутылка молока и двести грамм колбасы все вместе стоили как раз рубль». Ведь где еще уточнишь о прозе жизни и судьбы, как не в патриотической поэме – жанре, принесшем славу и Гоголю, и Веничке Ерофееву.
