Андрей Ваганов
Создание Колобка можно сегодня интерпретировать как передовую биотехнологическую разработку.
Иллюстрация создана с помощью Kandinsky 4.1
Этот архетипический для русской культуры образ и персонаж был создан, если можно так сказать, по индуктивной технологии. Он буквально слеплен из элементарных кусочков костной материи. Авторы этого синтеза – некий старик, руководитель проекта, со своей старухой-лаборанткой. В каноническом варианте процесс выглядит так:
«Жили-били старик со старухой. Вот и просит старик:
– Испеки мне, старая, колобок.
– Да из чего испечь-то? Муки нет.
– Эх, старуха! По амбару помети, по сусечкам поскреби – вот и наберется.
Старушка так и сделала: намела, наскребла горсти две муки, замесила тесто на сметане, скатала колобок, изжарила его в масле и положила на окно простынуть».
В некоторых вариантах этой истории чуть более подробно описывается и лабораторное оборудование: «Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела и наскребла муки горсти две». В общем, типичные будни биотехнологической лаборатории, замаскированной под избу…
Материала для создания Колобка (с этого момента – это имя собственное) было в дефиците. Он и получился в итоге биомутантом – некой говорящей субстанцией, принявшей шарообразную форму (наибольший объем при заданной площади поверхности), позволявшую, впрочем, вполне комфортно перемещаться в пространстве. Этот высокомобильный шарокат, по-видимому, уже обладал собственным биомом – молочнокислые бактерии «болгарская палочка» и термофильные стрептококки (Lacto-bacillus bulgaricus и Sreptococcus thermophilus). Ведь замешан-то он был на сметане. А в конце ХХ века было установлено, что «обычная хлебная закваска содержит мощный антибиотик, который убивает микробы, нечувствительные к современным лекарственным препаратам подобного рода» (Традиционная пища как выражение этнического самосознания. – М.: Наука, 2001). То есть наш Колобок обладал, пусть и примитивной, иммунной системой.
Вроде бы – фэнтези в чистом виде, фантазм даже! Но и у этого фантазма можно найти естественноисторические корни. И очень глубокие.
Аристотель в своем главном труде по эмбриологии «О возникновении животных» сообщал о движущих силах развития зародышей: «В отношении причины здесь имеется сходство с заквашенным тестом, так как и оно становится из малого большим, причем твердые части делаются жидкими, а жидкость превращается в пневму. Производит это: у животных – душевная теплота, а в тесте – теплота примешанной закваски».
Такое чувство, что томик Аристотеля лежал где-нибудь в сундуке у старика со старухой, причем не на самом дне! Вместо поваренной книги…
Французский философ Гастон Башляр, исследуя взаимосвязи материи и воображения (грез), относительно теста замечает: «Воображение материи склонно усматривать первоматерию, prima materies, в тесте». Как и положено бескомпромиссному феноменологу, Башляр дает и характеристику работы – в нашем случае ментальной и физической работы сотрудников избы-лаборатории – с этой первоматерией: «…в царстве материального воображения мы, видимо, сможем утверждать существования подлинного прототипа воображаемого теста, доведенный до совершенства синтез сопротивления и податливости, чудесный пример принимающих и отвергающих сил. Глубинный характер этой грезы о совершенном тесте заходит так далеко, а внушаемые им убеждения настолько глубоки, что можно говорить о cogito замеса» (Земля и грезы воли. – М., АСТ, 2025).
То есть наш Колобок исходно должен быть вполне солидарен с картезианской максимой: «Мыслю, следовательно, существую» (Cogito, ergo sum).
Но и ближе к временам, в которые разворачиваются события драмы с Колобком, интерес к подобного рода превращениям не ослабевал. Великий естествоиспытатель Вильям Гарвей в 1651 году определял процесс создания оформленного объекта из бесформенной массы материала как «метаморфоз». Это понятие он противопоставлял «эпигенезу» – возникновение формы одновременно с увеличением массы.
Мнение Гарвея отсылает нас к аналогии между синтезом живого вещества, каковым, несомненно, был Колобок (cogito замеса), и художественным творчеством, к каковому относилось в то время и повивальное искусство. «Произведения искусства выполняются двояким образом, – наставляет Гарвей, – либо когда художник отсекает, разделяет и, удаляя лишнее, получает изображение, как обыкновенно делает скульптор; либо когда гончар лепит то же изображение из глины, прибавляя вещество, и, лепя, сообщает форму, то есть он одновременно достает материал, приготовляет его, прилаживает и накладывает; то же происходит и при зарождении животных», – приводит слова своего соотечественника знаменитый английский эмбриолог и синолог Джозеф Нидхэм (История эмбриологии. – М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947).
А ведь здесь можно найти алхимические аллюзии. Так, один из рецептов создания гомункулов, позаимствованный мною на алхимических интернет-форумах, например, предписывал из яйца черной курицы выпустить белок величиною в боб и дополнить мужским семенем, замазать отверстие, приложив кусочек девственного пергамента, слегка смоченный. Затем следовало положить яйцо в навоз, но обязательно в первый день мартовского новолуния, и через 30 дней из него выйдет маленькое чудовище, сходное по виду с человеком. Его надо спрятать в тайное убежище и кормить семенем нарда (lavandula spica) и земляными червями.
Итак, Колобок – дитя эпигенеза. И это уже, что называется, чуть-чуть теплее, то есть ближе к биологической истине.
В начале XIX века И.Ф. Иона подытожил все имеющиеся на тот момент данные об исходном строительном материале для развития зародыша. Вот что у него получилось. Главный компонент – некое творожистое вещество (Колобок, напомним, был тоже замешан на сметане), «выделяющееся из амниотической жидкости (околоплодных вод. – А.В.) и отлагающееся на теле эмбриона (человека)». Состав этого творожистого вещества тоже нам что-то напоминает: «Животная слизь и особое жировое или, вернее, белкообразное вещество, близкое к жиру, углекислая известь».
Эта эмбриологическая «кухня» поройвыдает такую продукцию, что никакой «сон разума» с ней сравниться не может...
В знаменитой тератологической коллекции Виллема Фролика, купленной в 1890 году гражданами Амстердама за 12 тыс. гульденов, был и экземпляр, обозначенный как acardia amorphus – «покрытый кожей шар, ничем не напоминающий ребенка, которым он мог бы стать, за исключением небольшого пупочного канатика, кусочка кишечника и рудиментарного позвоночного столба». (Acardia – отсутствие сердца (лат.); acardia amorphous – аморфная масса, лишенная сердца, – одна из редчайших аномалий!) Эти шокирующие подробности приводит британский генетик Арман Мари Леруа (Мутанты. О генетическом разнообразии и человеческом теле. – М.: Астрель: CORPUS, 2010).
Так что наш отечественный Колобок не такой уж и сказочный герой, как оказывается. Потенциально возможный реальный прототип его сейчас хранится в открытом доступе для всех желающих пощекотать себе нервы, на медицинском факультете Амстердамского университета.
Но этот фантазм – создание живого существа или на первых порах хотя бы живого вещества из набора самых банальных продуктов – еще долго мучил некоторые воспаленные мозги.
«Наши наблюдения над кровью головастика натолкнули нас на построение новой гипотезы о происхождении клеток не только из клеток, но и из соответствующих веществ, не имеющих структуру клетки, – заявила в 1950 году советский биолог Ольга Лепешинская. – Протоплазматические коацерваты, находившиеся в этой среде в более благоприятных для их развития условиях и наблюдавшиеся нами при оптимальной температуре 23 градуса, сохраняли свои жизненные свойства и в течение 24 часов развивались до образования клеток, которые перед делением обнаруживали чрезвычайную подвижность и жизнедеятельность. Затем они начинали быстро делиться прямым делением, и в конце суток из одного коацервата, полученного из живого вещества клеток гидры, образовался большой шар (морула) в 30–50 клеток» (Происхождение клеток из живого вещества. – М.: Правда, 1951).
Кстати, Ольга Борисовна использует и придуманный ею неологизм – «желточные шары». Хоть и косвенная, но это все же перекличка с нашим стариком-биотехнологом и его старухой-лаборанткой.
24 часа! Никакого навоза! И живое клеточное вещество – готово! Насколько оно было съедобным – остается только грезить.
