Петит

В зеркале языка

ДВА ТОМА из серии "В зеркале языка" - это взгляд на античность через язык. Через истоки и историю слова читателю предлагается понять суть далекой культуры. "Именно в зеркале языка мы можем увидеть мир таким, каким его видели и знали его древние эллины", - говорят составители, представляя серию. Название серии отсылает к словам апостола Павла "Ведь и сейчас мы видим через зеркало в загадке" (1 Кор. 13, 12). Слова эти, впрочем, тоже переводились много раз и каждый - по-разному.

Итак, в первый выпуск вошло исследование англичанина Ричарда Онаниса, книга, которую автор писал три десятка лет. Книга известная, но изданная предельно бережно и оснащенная богатым справочным аппаратом.

Онанис писал о древнейших представлениях о душе и судьбе человека. Круг проблем, связанных с этими понятиями, чрезвычайно широк: в частности, "Онанис восстанавливает исконное значение слова "френес" - не "диафрагма", но "легкие", в которых обитает душа", - замечают публикаторы. Правда, Онанис видел своего читателя человеком, хорошо понимающим греческий и латынь. Здесь произведена аккуратная работа над текстом с заменой потока оригинальных текстов переводами.

Во второй выпуск вошли заглавная работа Е.В. Приходько и статьи Оппе "Расщелина в Дельфах", "Мантический механизм в Дельфах" Холленда, "Дельфийский оракул: его изречения и систематизация каталога ответов" Фонтенроуза и "Хронологи и мантиссы" Аргайла.

Речь, собственно, идет об искусстве прорицания в Древней Греции. Е. Приходько говорит, что существенной проблемой остается "проблема нашего незнания терминологической значимости обслуживающей мантику лексики" - многие из терминов поздними переводчиками заменены на синонимы.

Горький для школы

ГОРЬКИЙ, наверное, одна из самых странных фигур в общественном сознании России. Это разительный пример того, как по отдельности живут романы и пьесы и на некоторой дистанции - общественный лейбл, называемый "Горький". Так сказать, человек и самолет. Книга Вадима Баранова посвящена "общим местам" в восприятии мифологического образа Горького. Например, одна из главок посвящена полемике с эмоциональной оценкой визита Горького в Соловки, сделанной Солженицыным в "Архипелаге ГУЛАГ". Другая называется "В "Мои университеты" со школьной скамьи. Зарисовка с I урока". Упоминание школы в книге, выпущенной издательством "Просвещение", не случайно - это отчетливо ориентированное на учителей и старшеклассников издание. Только модальные фразы типа "Наукой уже твердо установлено, что 18 июня 1936 года Горький бы умерщвлен, так как давно стал мешать осуществлению сталинских планов" отчасти портят дело.

Культура драмы и история культуры

РЕЧЬ В ЭТОМ отнюдь не популярном, а нормальном научном издании идет о феномене драмы петровского времени. Дело в том, что в обыденном понимании петровской драмы не было, а существовал целый ряд культурных явлений - существовали совместно на русской почве постановки, сделанные иностранцами, были представления учеников духовных школ, ставились пьесы в придворном театре сестры Петра I. "Театральные системы рубежа XVII и XVIII вв., оказавшись в рамках специфической пропагандистской ситуации, составили одно целое - петровскую драму. При этом среди конструктивных принципов, имевшихся в запасе "украшенной" драмы, были востребованы "не-драматизм", "соположение комического и серьезного", "не-одноплановость сюжета" ("панегерическое имя"). Первый и третий принципы, пав жертвой установки на "код", едва ли вызвали зрительский успех, пролагая путь самым причудливым сюжетам (пьесы из репертуара Кунста-Фюрста) и жанровым экстраваганцам (школьные панегирики). Второй - по причине соответствия отечественным навыкам - в какой-то мере обеспечивал контакт с аудиторией". При Петре I правительство поощряет все, лояльное режиму и функционально вписывающееся в него. На смену древнерусской литературе приходит государственный классицизм со своей эстетикой.

Одним словом, книга о драме оказывается еще и книгой об истории русской культуры.

Два классика

ЭТО СБОРНИК статей, написанных в разное время. И, собственно, это не сравнение творчества Шолохова и Булгакова. То есть, не Шолохов vs Булгаков (или наоборот), а каждый сам по себе. Но чрезвычайно интересна полемика в конце книги - дело в том, что в приложениях приведена полемика по поводу текстов самого Палиевского. Ирина Роднянская ("Из Булгакова П. Палиевский "вычел" его художнический "аристократизм", его защитное умение разглядывать с эстетической дистанции страшное, жалкое и смешное, его гофмановскую мечтательность, лунную чару и глубокую грусть. Не сделай критик этого, ему труднее было бы расширить за счет Булгакова сонм кряжистых, твердо стоящих на земле творцов культуры"), Рой Медведев ("Известно свидетельство П.В. Палиевского о тех вопросах, которые возникают у литературоведов, знатоков, специалистов по литературной технике и форме, по поводу романа "Тихий Дон"┘ Палиевский и не думает отвечать на них, отделываясь замечаниями, что было бы неблагодарностью в отношении Шолохова задавать подобные вопросы"), Владимир Гусев ("В целом П. Палиевский действительно чужд "плоскости", хотя, как видим, не чужд односторонности, и поймать его на тезисе трудно")┘ Все это - как статьи, так и отклики - писалось в разные и, в общем, далекие от нас годы - ссылками на классиков марксизма-ленинизма, апелляциями к ним пестрят страницы. Между тем все это - история нашей литературы.

Провинция и литература

В КНИГУ вошли несколько десятков статей (некоторые из них были опубликованы в "Независимой газете") и фрагменты книги о малоизвестном русском ученом XIX века Иване Прыжове, авторе книги "История кабаков в России". Прыжов, кстати, биографически фигура незаурядная - не только незаурядный историк, но и человек, замешанный в нечаевском деле. А также в книге - статьи о Варламе Шаламове, третья часть "Вологодские споры", снова возвращающая к некоторым обстоятельствам провинциальной литературной жизни, в которой, между прочим, - трагическая смерть Николая Рубцова, полемика и действительно горячие литературные (и не только литературные) споры.

В.Б.