Жизнь превратится в картину

Самозванка

Камердинер краснел 

не напрасно:

Это просто томатная паста.

Он смешил Королеву ужасно.

Каждый день приходилось 

держаться.

Распрямляя на скатерти 

складки,

Королева смотрела на сад.

Загибая упругие пальцы,

Королева пила шоколад.

– Ваша светлость желает 

цветов?

Хризантемы?

Нарциссы?

Тюльпаны?

– А ромашки там где-нибудь 

есть?

Все равно.

Ну и ладно.

Не надо.

Мне, вообще-то, угодно 

поплакать.

Как дышать в этом платье?

Не часто.

Герцогиня похожа на шар.

Ей, наверное, душно, бедняжке.

Королеве немножечко жаль

Эту вздорную глупую тварь.

Слава богу, осталось чуть-чуть:

Просто вытерпеть несколько 

блюд.

Не труднее, чем прыгать 

без рук.

Вот и меренги с кремом несут.

По ночам она грызла печенье,

Вынуждая служанок вздыхать

И сердито вытряхивать 

крошки,

Норовившие спрятаться там,

Где подушки лежали как 

стража,

Опьяненная сладким вином,

Охраняя бессонную даму,

Напоившую розовым ядом.

Рисовала в тетрадке 

драконов.

Бесконечно скучала по дому,

По собачке, оставленной там,

Своим куклам, кровати, 

чулкам

И рисунку на шторах 

в столовой.

По дурацкому смеху в алькове,

По шушуканью, шепоту, 

вздохам.

По незнанию этого мира,

По всему, что она позабыла,

По тому, что забудет потом.

Как же вышло, что эта особа,

Столь далекая,

Стала знакомой?

Просто старая дама 

в кроссовках

Завершает всегдашний обход.

Ей осталось пройти поворот,

А за ним ее ждет гардероб.

Восемьсот сорок девять 

нарядов

Для приемов, прогулок 

и танцев.

В гардеробе такой беспорядок,

Но зато там сподручнее 

плакать.

Смерть заглянет к ней утром 

во вторник.

Еще целая ночь впереди.

На подушке коробка 

с печеньем.

Кое-что никогда не исчезнет.

Королеве она не знакома.

Никогда не встречались пока.

Королева представится 

первой.

Надоело удерживать власть.

О мышах

Жизнь перестанет, я знаю,

Так же вот пахнуть 

когда-то –

Сладко, бумажно и пряно, –

Пахнуть, как пахла 

недавно

Ветром раскрытая книга.

В ней говорилось о мышках,

В банку с вареньем упавших.

Им было страшно, 

как в жизни,

Кем-то прожитой однажды,

Кем-то потерянной дважды.

Впрочем, они не сдавались.

Фыркали. Даже смеялись.

«Нам повезло еще, знаешь.

Только представь, если б, 

скажем,

Тут оказались томаты. 

Или чеснок. Или, может...»

Что может быть еще лучше –

Лучше черники, допустим?

Липкие пальчики друга.

Красный сироп на губах.

Блеск его угольных глаз.

Лапа, держащая вас.

«Если мы вместе с тобой

Тут объедимся черникой?

Если утонем с тобой?

Если закончимся просто?

Разве не странно оно?

Будто и не было вовсе

Всех наших маленьких 

планов,

Всех наших мыслей и слов.

Лучше не плакать, наверно.

Лучше не дергаться нервно.

Лучше давиться черникой,

Пить эту черную жидкость,

Ждать неизвестно чего.

Думать о чем-то красивом.

Может, о море о синем.

Или о небе черничном?

Сладостно радостной жизни,

Полной мышиных открытий...

– Жизнь не закончится, 

правда?

Просто наполнится снова...

Чем-то, наверное, новым...

Чем-то, наверное, важным...

Чем-то смешным или сладким?

– Ох, ну, конечно, а как же!

Жизнь превратится 

в картину –

Ту, на последней странице

Ветром распахнутой книги,

Пахнувшей остро и пряно.

Не помню

Начальный план был прост:

Они сбегут отсюда.

Уедут на мопеде,

А может, скорым поездом,

Везущим в Пиренеи,

Зеленую Австралию,

Нетландию,

Непал.

И где-нибудь в горах,

Среди кустов и трав,

Он выронит ее,

Как мятую салфетку, –

Едва ли сам заметит,

Как та легонько выскользнет

И, медленно кружа,

Куда-то улетит, тихонечко 

шурша...

У памяти нет имени,

Нет адреса,

Нет возраста.

Один он тут у памяти –

Ей некого терять.

Родители с сестрой, 

оставленные дома,

Не смогут помешать,

А больше никого –

Ни спутницу его,

Ни юношу того, каким он был 

вчера, –

Утраченная память уже 

навряд ли станет

Серьезно волновать.

И будет так легко, смешно 

и хорошо

По камешкам вот этим

Вперед и вверх шагать.

А ей... как там ее?

Татьяне? Вроде да...

Еще в такой панаме

И длинном красном 

платье...

Да ладно – разве важно?

Ей просто будет жаль:

Ужасно – но недолго,

Немножко – и всегда.

Но вон ведь как оно –

Бессовестно меняется и хитро 

усложняется:

То вспыхивает ярко каким-то 

теплым светом, каким-то 

детским смыслом,

То гаснет, будто спичка, 

сгоревшая дотла –

И скоро слишком, да?

А план, который рос, крепчал 

и расширялся,

Развалится на части, 

на пункты и подсказки:

Знакомые названия, далекие 

желания,

Разрушится, как жизнь,

Начавшаяся тут, вот в этот 

самый миг,

Начавшаяся вдруг, в сиреневых 

горах,

Кирпичных Пиренеях,

Нетландии, Австралии

И в этом... как его?

На букву «Н» еще?

Не помню... 

Все равно.