Евгений Стрелков
Рентгеновский поток атомного взрыва оказался настолько силен, что истончил преграду иконостаса до полупрозрачности.
Андрей Стрелков. Инсталляция «Третья идея»
При разработке водородной бомбы в 1950-е годы на закрытом полигоне Арзамас-16, занявшем строения знаменитого Саровского монастыря, была обозначена «третья идея». Именно так засекретил ее в своих дневниках один из главных разработчиков бомбы академик Андрей Сахаров. Суть «третьей идеи» – использование мощного рентгеновского излучения атомного взрыва для запуска термоядерной реакции в бомбе. В результате серии модельных подземных (неядерных) взрывов на полигоне был поврежден и вскоре разобран Успенский собор бывшего монастыря, иконостас собора был уничтожен.
Вскоре водородная бомба была испытана. То есть был создан колоссальный рентгеновский аппарат, призванный не только запустить термоядерную реакцию, но и в каком-то смысле предъявить на просвет саму человечность.
Художественную инсталляцию под названием «Третья идея» я сделал для одной поволжской выставки, и для меня это – посвящение Сахарову. Словно просвеченные рентгеном фигуры деисусного чина исчезнувшего иконостаса, с хорошо заметными сквозь ткань ребрами, суставами и тазобедренными костями – это и напоминание о драматичной истории разрушения собора, и, если угодно, метафора всепроникающего света, идущего от Спасителя.
Или вот еще одно прочтение – это метафора исчезновения преграды, отделяющей профанное от сакрального, ведь роль такой преграды и выполняет иконостас в церкви. Новый свет – всепронизывающий свет холодного рассудка и фаустовского любопытства, символом которого и выступил рентгеновский поток атомного взрыва, оказался настолько силен, что истончил преграду иконостаса до полупрозрачности.
Одним из тех (но далеко не единственным и вовсе не самым главным – заправляли как обычно политики), кто участвовал в размывании этой метафизической границы, и был Андрей Сахаров. Но он же стал человеком, искупившим поступок многих. Сахаров стал бороться против любых испытаний ядерного оружия. Многие – в том числе и коллеги – его не понимали, Сахаров переживал из-за непонимания друзей, того же Зельдовича. Правда, как он пишет в воспоминаниях, Игорь Тамм понял и принял его позицию.
Но все это позже, а поначалу Сахаров был таким, как все: «Мы (а я должен говорить здесь не только от своего имени, потому что в подобных случаях моральные принципы вырабатывались как бы коллективной психологией) считали, что наша работа абсолютно необходима как способ достижения равновесия в мире».
И трудно нам теперь не согласиться с этой «коллективной психологией», зная, что 30 июня 1946 года в США было 9 атомных бомб, в 1947-м – 13, в 1948-м – 56, в 1950-м – 298, а в 1953-м – 1161. Трудно не согласиться, помня о Хиросиме и Нагасаки.
Упомянутые Сахаровым «моральные принципы» были общепринятыми – и совершенно искренними. Вот слова из малоизвестного выступления академика Игоря Курчатова в марте 1948 года в Челябинске-40 на закладке атомного реактора: «Лет через 30 дети ваши, рожденные здесь, возьмут в свои руки все то, что мы сделали. И наши успехи померкнут перед их успехами. Наш размах померкнет перед их размахом. И если за это время над головами людей не взорвется ни одна урановая бомба, мы с вами можем быть счастливы! И город наш тогда станет памятником миру. Разве не стоит для этого жить?» Конечно, стоит, ответил бы любой из горожан, но жить придется – и ночи, и дни – под дамокловым мечом.
Московский художник Андрей Суздалев для той же поволжской выставки сделал работу «Вышитые дни». Там три видео пустых жилых комнат, где на комодах, на стенах, в шкафах на полках – фотографии ядерных взрывов, расшитые цветными нитками. По замыслу автора эти домашние обереги вечерами и в праздники расшивали те же люди (или их близкие), которые в рабочие часы в секретных «ящиках» создавали оружие, призванное оберегать государственные границы.
Почему-то я легко представляю расшитый нитками мулине атомный гриб на уголке стола секретного физика Льва Альтшуллера, писавшего: «Жили очень хорошо. Ведущим сотрудникам платили очень большую по тем временам зарплату. Так что все материальные вопросы сразу же были сняты».
А вот что пишет Дэвид Холловэй, автор книги «Сталин и атомная бомба»: «Сообщество физиков являлось островком интеллектуальной автономии в тоталитарном государстве. Ученого, по крайней мере ученого масштаба Френкеля, Капицы, Тамма, Вернадского и позднее Сахарова, более чем кого-либо в советском обществе можно было бы назвать гражданином…».
Впрочем, Солженицин отмечал, что Сахаров был чудом, возникшим среди «толпы развращенной, продажной, беспринципной интеллигенции». Сам Сахаров скорее согласился бы с Холловэем, написав в 1968 году: «Взгляды автора формировались в среде научной и научно-технической интеллигенции, которая проявляет очень большую озабоченность… в вопросах будущего человечества».
В марте 1954 года Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин, Виноградов подготовили статью, в которой писали: «…массовое применение атомного оружия приведет к опустошению воюющих стран… Таким образом, нельзя не признать, что над человечеством нависла огромная угроза прекращения всей жизни на земле». Однако статья не была опубликована, вскоре последовала отставка Маленкова. В редакционной статье журнала «Коммунист» можно было прочесть: «Никакое оружие, даже водородная бомба, не может изменить законы общественного развития».
Похоже, оставалось лишь вышивать крестиком.
Вот признание Хрущева: «Когда я… узнал все, относящееся к ядерным силам, я не мог спать несколько дней. Затем я пришел к убеждению, что мы никогда не сможем использовать это оружие, а когда понял это, то снова получил возможность спать».
Но Сахаров идет дальше, он не только против самой возможности атомной войны, он против любых атомных испытаний. Основания для этого – размышления прежде всего физика, лишь затем гражданина. Сахаров интересовался генетикой, знал об исследованиях мутаций, знал, что самый простой способ вызвать их у подопытных мух-дрозофил – рентген. А также, разумеется, любая радиоактивность. И мутации эти ведут к болезни и смерти.
А дальше надо было лишь посчитать. Зная, сколько радиоактивных элементов остается в атмосфере после взрывов, Сахаров определил число вероятных смертей от атомных испытаний. По его расчетам, при численности человечества (для 1957 года) 2,5 млрд человек и общей мощности испытанных атомных бомб в 50 мегатонн количество жертв от взрывов составило 500 тыс. человек. Эта чудовищная цифра потрясла его настолько, что он отодвинул на второй план и науку, и карьеру, и зарплату, и соображения личной безопасности.
Курчатов поддержал попытки Сахарова в 1958 году убедить Хрущева не возобновлять испытаний ядерного оружия. Однако через семь месяцев после одностороннего моратория на испытания по инициативе Хрущева атомные взрывы в СССР возобновились.
И все-таки Сахаров победил. 5 августа 1963 года договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой подписали СССР, США и Великобритания. На графике виден резкий спад содержания в воздухе изотопа углерода-14 после 1963 года. Мы не можем сказать точно, сколько именно это спасенных жизней, – генетика наука вероятностная.
Наверное, не случайно, что новый подвижник – в чьих-то глазах юродивый, в чьих-то пророк – возник на земле, прославившей Серафима Саровского, пожалуй, одного из самых популярных русских святых, покорявшего и братию, и мирян кротостью и любовью. Присмирившего даже зверя – мотив о беседе Серафима с медведем очень популярен. Укротил ли Сахаров свое термоядерное чудовище – не вполне ясно, но ясно то, что он, один в поле воин, смог невероятно много. Как бы ни ругали Сахарова в тогдашней советской прессе, но история писалась по его прописи. И его, казалось бы, совершенно нереальное предложение о запрещении ядерных испытаний было принято.
Иногда Сахаров напоминает мне героя сказок – деревенского Емелю, вышедшего на битву с драконом без всякой надежды на победу – и одолевшего этого дракона. Иногда – принца Гаутаму, как известно, спрятанного во дворце от человеческих страданий и лишь случайно, по недосмотру отца увидевшего на прогулке «четыре зрелища» – нищего, больного, умершего и отшельника... Или, может, еще точнее, он напоминает мне молодого призывника, подошедшего на медкомиссии к рентгеновскому аппарату, получившего на руки рентгеновский снимок и вдруг увидевшего на нем не собственные ребра, а хрупкий каркас мира…
