Екатерина Кузнецова На своем заседании 13 марта правительство России признало неудовлетворительной реализацию пяти федеральных целевых программ (ФЦП): «Электронная Россия», ГЛОНАСС, «Экономическое и социальное развитие Дальнего Востока и Забайкалья», «Промышленная утилизация вооружения и военной техники» и «Повышение безопасности дорожного движения». После тихого свертывания национальных проектов это второй крупный провал модернизационных усилий власти. Пугающая регулярность бросает тень и на последнее детище кремлевских чиновников – госкорпорации.
В 2006–2007 годах были созданы Объединенные авиастроительная и судостроительная корпорации, Фонд содействия реформированию ЖКХ, Банк развития и Роснанотех. Но подходит ли такая «государственническая» модель для современной России? Сделает ли она конкурентоспособными российские предприятия? Поможет ли завоевать для страны новые рынки и производственные ниши?
Увлечение госкорпорациями – проявление дурной исторической наследственности. Главным модернизатором традиционно выступало государство, жестко ограничивая при этом частную инициативу. И без новых госструктур в России в малом бизнесе создается всего 12,5% ВВП, его доля в ВВП страны составляет 12,5%, а количество внедренных им инноваций вообще ничтожно. И это в условиях, когда весь технологически развитый мир идет в противоположном направлении: вклад малого бизнеса в ВВП развитых стран колеблется от 49% в Великобритании до 78% в Японии; а в США он обеспечивает почти половину (!) всех научно-технических нововведений, а 81% американского экспорта производится на предприятиях с числом работников менее 50 человек.
С госкорпорациями можно было смириться, если бы власти поставили перед ними четкие – и измеряемые – экономические цели. Как, например, делалось в Японии в 70-е годы, где «плановые задания» определялись в доле мирового рынка, которая должна была контролироваться компанией через 7, 10 и 15 лет после того, как государство начинало инвестировать в ее проекты.
Сегодня перед Россией стоит сложная задача: с одной стороны, ей нужно повторить то, что европейцы сделали еще в 60–90-е годы, когда они создали свои флагманы промышленности и технологии – восстановили судостроение, создали концерн Airbus, скоростные железные дороги – TGV и DB, проложили туннель под Ла-Маншем и т.д.; с другой стороны, доработать и вывести на широкий рынок передовые военные разработки, такие, как система спутниковой навигации ГЛОНАСС.
Это амбициозная задача для страны с ослабленным производственным потенциалом, низким уровнем государственного управления и всеобщей коррупцией. Ее решение требует нестандартных подходов и мобилизации самых разных имеющихся в обществе сил.
Наиболее ценные уроки для себя Россия могла бы извлечь из опыта промышленной и технологической модернизации европейских государств в последние десятилетия. Однако сделать это будет не слишком легко. Успех европейцев складывается из четырех факторов. Во-первых, большинство крупных проектов в области промышленности, новых технологий и науки осуществляются в Европе в рамках международного сотрудничества (среди них – программа создания лайнеров Airbus, спутниковая система Galileo, крупнейший ускоритель элементарных частиц CERN). Во-вторых, крупные модернизационные усилия обычно базируются на частно-государственном партнерстве в приблизительном соотношении 2:1 (проект Galileo, к примеру, финансируется Евросоюзом и Европейским космическим агентством вместе с частным капиталом, объединенным в рамках двух консорциумов, iNavSat (в него входят EADS, Thales, Inmarsat) и Eurely (состоит из Alcatel, Finmeccanica, AENA et Hispasat). В-третьих, большинство проектов носят гражданский характер (система Galileo – единственная спутниковая система под гражданским контролем), и потому быстро внедряются и грамотно управляются (германское малое предприятие Raith GmbH получило эксклюзивную лицензию от Национального центра научных исследований на производство наноскальпеля). В-четвертых, создание промышленных и технологических баз соотносится с целями регионального развития, и потому они часто расположены в слаборазвитых или стагнирующих регионах (это отчетливо видно на примере Франции, которая в рамках национальной программы Manufuture учредила производственный кластер по микроэлектронике в депрессивном Центральном массиве).
Впрочем, еще несколько лет назад в идеях российской власти встречались «проблески» здравого смысла. К примеру, в стратегии развития авиационной промышленности образца 2005 года прямо говорилось, что создать конкурентный авиапром без привлечения частного бизнеса и иностранных партнеров невозможно ввиду острого дефицита ресурсов, навыков современного менеджмента и технологий; что вернуться на мировой рынок с «прорывным» продуктом можно лишь при участии в международном кооперационном проекте, да и начинать надо с поставки комплектующих; что долю на рынке можно расширить через «нишевые» самолеты типа Бе-200 или Ан-124, разрабатывавшийся вместе с Украиной. Что мы имеем всего через три года? В 2007 году вместо планировавшихся 40 самолетов построены лишь 8 (для справки – в 2005-м их было 17). Сотрудничество с Украиной по возобновлению производства сверхтяжелых самолетов семейства Ан-124 тормозится «неблагоприятной политической конъюнктурой». Госдума приняла закон об ограничении доступа иностранных инвесторов к предприятиям космической области – и та же Украина, к примеру, предпочла присоединиться к европейской Galileo вместо российской ГЛОНАСС.
Что же мешает России следовать не то чтобы западным образцам, но даже собственным решениям? Это вопрос риторический. Хотя одно предположение стоит выдвинуть – возможно, эффект «шальных денег». Ведь для того чтобы высвободить 3,5 млрд. евро для проектов в сфере нанотехнологий, европейцам потребовалось принять 7-ю Рамочную программу исследований, согласовать позиции и погасить амбиции национальных правительств и крупных компаний. В России президент без обиняков пообещал Роснанотеху 130 млрд. рублей (те же 3,5 млрд. евро) в качестве первоначального взноса. Найти деньги в распухшей от нефтедолларов стране – полдела. Но сможем ли мы за три года создать, как европейцы, свой наноскальпель (потратив на его разработку всего (!) 2,8 млн. евро) и внедрить его в производство за 18 месяцев? Или выдать к сочинской Олимпиаде (а желательно и заранее) свой практически бесшумный, бездымный и высокопроизводительный проходческий комбайн, как это сделал в рамках проекта ICACUTROC австрийско-шведский консорциум компаний Voest-Alpine Bergtechnik и Sandvik Rock Tools, последняя из которых стала одним из мировых лидеров?
Очень хотелось бы в это верить. Но более вероятно, что переполненные ощущением собственной значимости и богатства, мы изолируемся в своей «берлоге» для того, чтобы в одиночестве изобретать велосипеды и осваивать многомиллиардные бюджеты.
