Александра Самарина
Крашенинников полагает, что не все представители правоохранительных органов его поддержат.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)
– Павел Владимирович, после принятия нового Уголовно-процессуального кодекса много говорилось о снижении числа арестов, показывали полупустые камеры СИЗО, говорилось о серьезной реформе системы наказаний... Почему ваш комитет озаботился поправками в совсем свежий еще документ?
– Когда мы приняли УПК РФ, взятие под стражу у нас было мерой исключительной, и, когда возбуждалось уголовное дело, процент избрания такой меры пресечения был достаточно низким. Сейчас этот процент подтягивается к тем показателям, что были характерны для советского УПК. Избрание такой меры пресечения, как взятие под стражу, снова не является исключением. Конечно, мы не имеем права вмешиваться в конкретные судебные процессы и комментировать решение того или иного судьи избрать такую достаточно тяжелую меру. Но тем не менее мы видим тенденцию – и сейчас со специалистами смотрим, где и как у нас это происходит.
– Чем вы объясняете эту печальную ситуацию – и как собираетесь исправлять положение?
– С одной стороны, видимо, большим потоком дел. Но обязательно надо сделать так, чтобы у судей не было широких возможностей толковать эту меру пресечения. Нужно очень жестко ограничить эти возможности законом.
– Вы можете привести примеры подобных злоупотреблений? Речь идет о каких-то громких делах – или о повседневной судейской практике?
– Как правило, это не громкие дела. Речь идет о лицах, совершивших нетяжкие преступления. Как раз по негромким делам у нас постоянно увеличивается заполняемость СИЗО. Тенденция есть.
– Судьи, столь торопливо заключающие под стражу подозреваемых, к своим ошибкам относятся весьма снисходительно. Знаменитая оговорка по поводу «строгого режима» в процессе Бахминой явно оценивается судейским корпусом как незначительная оплошность. Вы тоже так думаете?
– Там была ошибка. Судья ошиблась и вообще все перепутала. Это достаточно грубое нарушение процедуры при оглашение приговора. Существенное нарушение, за которое надо наказывать.
– Что надо сделать, чтобы вернуть аресту его статус меры исключительной?
– Чтобы он был все-таки исключительной мерой, нужно устанавливать критерий, по которому судья принимает то или иное решение. И эти критерии мы сейчас разрабатываем. Пока этих поправок нет, но мы их разрабатываем, советуясь с нашими коллегами из прокуратуры, из Минюста, Министерства внутренних дел. Это не так просто, и не все представители правоохранительных органов это поддержат.
– Почему?
– Потому что удобно иметь возможность широкого толкования. Это касается не всех правоохранительных органов, а только некоторых их представителей.
– Как вы относитесь к популярной ныне идее введения института милицейского надзора за людьми, покинувшими места заключения?
– К данной мере я отношусь крайне негативно. Потому что если человек отбыл свой срок либо вышел по амнистии – у него перед законом совесть чиста, он вину искупил. Предлагать корректировать презумпцию невиновности к этим лицам, на мой взгляд, не совсем правильно и противоречит Конституции РФ. Другое дело – если к этим лицам есть какие-то вопросы. Если у наших правоохранительных органов есть данные, то пожалуйста – возбуждайте уголовное дело. Если у вас какие-то оперативные вещи, то вы должны их легализовать. Никто не отрицает – разные люди выходят из мест лишения свободы, понятно, что возникают вопросы. Возбуждайте уголовные дела – и только после этого можете их курировать. Тем более в проекте вообще предлагалось ограничить свободу их передвижения, выбор места жительства и так далее – чуть ли не запретить въезд в столицу. Это, конечно, грубейшее нарушение Конституции РФ.
– Защитники идеи надзора ссылаются на международный опыт.
– У нас зарубежный опыт есть самый разный. Должна существовать система методов реагирования на что-то, это должна быть именно система. А не то, что захотелось, то и взяли.
– Эти же ссылки, как известно, помогают легализовать сегодня и институт конфискации имущества. Как вы относитесь к такому повороту в нашем законодательстве?
– Мы предлагаем поправки в проект закона, который вызван конвенцией, связанной с терроризмом. И, конечно, этого делать нельзя расширительно. Потому что конфискация – это очень коррупционная штука. У нас сейчас есть набор процедур в Гражданском кодексе, Гражданско-Процессуальном. Кодекс указывает – как возмещать ущерб, не важно – кому, гражданину или государству. Поэтому про саму конфискацию можно вести речь только тогда, когда речь идет о финансировании терроризма, когда речь идет о террористах, но ни в коем случае нельзя распространять ее на кражи, на какие-то нарушения авторских прав и так далее.
