Антон Красовский У художественного руководителя МХАТа Олега Павловича Табакова есть план - 2 премьеры в месяц. Получается, что на все про все, включая читки, репетиции и прочее, отводится около восьми недель. Не густо, сами понимаете. Тут бы текст выучить да костюмы пошить, а художественность - уж как-нибудь, со временем проявится. Светлане Враговой, режиссеру приятному и опытному, поставили, кажется, более щадящие сроки. И зря. Ведь пьесу, которую выбрала Светлана Александровна, продумывать строжайше запрещено. Ибо как только у постановщика появляется лишняя минутка на раздумья, на философствования, на концепт - все. Коммерческая легкая пьеса с детективным сюжетом и салонными капризами губится напрочь. Весь простой и ладный механизм моэмовского текста ломается, превращаясь в беззвучный мертвый артефакт. Впрочем, увы, далеко не беззвучный, здесь - в "Священном огне" - очень сильно, много и долго кричат. Надрывая связки, напрягая гортань, исторгая из легких последний кислород.
Больше всех мучается Безруков. С одной стороны, ему и положено - он по сюжету инвалид. Раньше был летчиком, командиром боевого экипажа, а теперь - безногий, бесхребетный страдалец, любящий свою молодую жену, но по физиологическим причинам - только платонически. А поскольку супруга еще молода - жизнь его мучительна вдвойне, ведь мается не только он, но и она.
Орет Сергей Витальевич все первое действие, пока не умирает. В промежутках между криком выделывает какие-то па (даром, что паралитик), осанисто машет руками, колышет головой. На секунду кажется, что ты ошибся адресом и попал на фестиваль современного танца, но потом все возвращается на свои места, словно бы артист вышел из забытья: "Е-мое, что я наделал-то?"
Во втором действии кричат все остальные. Хотя нет - вру, есть тут персонаж, который не произносит ни слова. Это служанка в сари с индуистским пятнышком на лбу. Она медленно ходит по сцене, мусорит повсюду белыми лепесточками и премило складывает ручки на груди. Жалко только, что она не знает - не обязательно делать это, когда кого-то в чем-то обвиняют. Ладони складывают в приветствии или молитве, но не в испуге - вроде нашего знамения "Свят, Свят, Свят".
Так вот, второе действие превращает салонную драму в детектив. Выясняется, что герой Безрукова умирает от передозировки снотворным, которое самостоятельно достать не мог. Начинается расследование, в результате которого удается установить: убийца - его собственная мать, отравившая сына из жалости. Такая вот эфтаназия. И все было бы ничего, если б Враговой, получившей недавно большое народное звание, не разрешили искать в тексте мистику, скрытые смыслы и эзотерику. То, что еще как-то смотрится в театре "Модерн", который она возглавляет, тут - во МХАТе - просто глупо. "Модерну" вроде бы по уставу наказано заниматься всяческой декадентской ахинеей, МХАТу - нет. Вот почему и ведьма, что-то подбрасывающая в огонь, и артисты, читающие стихи, и монологи, положенные на музыкальную фонограмму, здесь ничем не мотивированы. Как не мотивирован и не объясним очень дорогостоящий финал, где Морис является родным в дымке вечного блаженства, далеко-далеко на озере Чад или в каких-то благоухающих эдемах. Балет, право слово, балет.
