Дарья Коробова В "Табакерке" - театре, который Олег Табаков не без оснований зовет "подвальным", режиссер Миндаугас Карбаускис ставит спектакль, в программке к коему не значится художник. На сцене: деревянный помост, пара занавесей, стол да небольшое число предметов для театральной игры - скромные атрибуты "подвального" театра. И это хорошо - режиссер Карбаускис чувствует пространство.
Постановка пьесы Томаса Бернхарда "Лицедей" - чуть не первая в стране. За провинцию ручаться трудно, но в Москве этот автор ставится точно впервые. Сборник переводов его пьес вышел лишь пару лет назад, и публично подступиться к драматургии, довольно-таки неуживчивой со сценой, пока что не рискнул никто. Миндаугас Карбаускис укротил "Лицедея", прибегнув к довольно значительным сокращениям и, признаться, кое-каким переменам - редкий случай, когда режиссера не хочется обвинить в вандализме. Можно, конечно, задуматься, отчего финальный пожар (у Бернхарда) в спектакле внезапно становится потопом, можно доискаться до сути метафоры (одной и другой), но лучше попросту принять все, как есть. Прочитать финал на уровне зрительского ощущения - так будет вернее.
Еще одно различие между драматургом Бернхардом и режиссером Карбаускисом - очевидное человеколюбие последнего. Центральный персонаж пьесы, лицедей Брюскон, - немолодой актер государственных театров, игравший Фауста и Мефистофиля, брюзга, деспот, практически лишенный ненужных собеседников и даже слушателей в своем нескончаемом монологе. Попирая трухлявые подмостки в таверне заштатного поселения именем Уцбах, актер и постановщик собственной пьесы "Колесо истории" провозглашает: "Шекспир, Вольтер и я". Ирония драматурга (образца 1984 года) в адрес государственных репертуарных театров, а также истовой, вдохновенной графомании слегка пугает: время длится, а повод иронизировать все неизменен.
У Карбаускиса иначе. Из фактически монопьесы возникает большой спектакль, где каждому персонажу найдено свое место. Где Брюскона слушают хоть и без должного внимания, но с сочувствием, как буйно помешанного, как своеобразного юродивого от театра. Ибо, кроме театра и своей судьбы, в нем Брюскону ни до чего нет дела. Разве что до куриной лапши на обед. Лицедей Брюскон Андрея Смолякова - вовсе не деспотичный брюзга, а трогательный безумец, выдумщик, фантазер, но - увы - не гений. О чем, возможно, догадывается, но смириться с этим не желает. В финале, за секунду до начала представления "Колеса истории" - Брюскон в панике: "Может, я только возомнил себя великим, себя и свою комедию?" Ответом - потоп (у Карбаускиса) и бегство зрителей, всех до единого. "Я как чувствовал", - тихо говорит Брюскон. Что же, теперь конец Брюскону? Нет, жажда театра, болезнь театром неистребима, и тусклый Уцбах - наверняка не последняя сцена "гастрольного тура" брюсконовой труппы.
Немногословные слушатели Брюскона - люди едва ли обуянные театром, но если приглядеться - тоже ведь персонажи, то есть актеры, представляющие зрителям комедию "Лицедей". В Уцбахе день кровяной колбасы: медленно пересекает сцену трактирщица (Елена Цапко) с окровавленными по локоть руками - леди Макбет, не иначе. Дочка Брюскона Сара (Лина Миримская) обучается сценической выразительности в роли леди Черчилль, в перерывах ковыряя в носу. "Непринужденность - с одной стороны, и тончайшее понимание искусства - с другой" Миримской вполне усвоены - в отличие, кстати, от Сары. У каждого здесь свой театр, но никто и вполовину так не страстен, так не серьезен, а потому и не жалок, как лицедей Брюскон-Смоляков. Он, конечно, великий персонаж. Пусть не гений, но верность собственному безумию - тоже талант. Особенно если это безумие зовется театром.
