Михаил Сидлин Слава и усталость
Как стать знаменитым? Прежде всего нужно понимать механизм популярности. Бодрийар детально изучил работу масс-медиа. И нашел верный рецепт. Достаточно время от времени будоражить публику новыми резкими заявлениями. Например, говорить, что "мы все транссексуалы", "2000 год уже произошел" (за несколько лет до 2000 года), а Штаты - это Диснейленд, и ничего, кроме Диснейленда. Парадоксы Бодрийара находят свое подробное объяснение в его книгах. Хотя тех, кто слышал звон, но не читал книг, значимо больше, чем читателей. Даже депутаты Госдумы в России знают, что "войны в Заливе" никогда не было. Но вряд ли они знают, что первым это сказал Жан Бодрийар. Это и есть слава.
Мы встретили Бодрийара в галерее "На Солянке". Едва отбившись от прессы, он удалился в директорский кабинет, чтобы выпить по стопке водки с Вадимом Гаршиным, директором галереи, и Александром Пановым, куратором выставки. И тут философа, порядком утомленного фотовспышками и телекамерами, одолели два корреспондента "EL-НГ".
- Вы устали от внимания других?
- Да. Устал от того, что очень много молодых людей - таких, как вы, - все время хотят от меня получить объяснение моим действиям. Но я понимаю, что это необходимо - это ваша работа. Занимаясь общественной деятельностью, ты всегда вынужден давать объяснения, общаться с журналистами. Меня это не очень волнует. Перед вами выставка фотографии. Здесь висят работы. Они должны говорить сами за себя. Если они созданы, то зачем объяснять то, что на них. Но я понимаю, что вам интересно получить мои комментарии. Вот я и говорю с вами, хотя это и утомительно. Есть карточки. Зачем произносить слова - мне кажется, пояснения бессмысленны.
- Может быть, популярность - это единственная реальность в мире симулякров?
- Понятие "славы" скорее имеет отношение к мифологии или суеверию. Популярность - это непременный атрибут общественной деятельности. Но этот момент меня не очень волнует.
- Должен ли философ интересоваться политикой?
- В принципе не должен. Но после нью-йоркских событий это невозможно. Я не люблю политиков и политику. Меня интересуют общественные проблемы.
- 11 сентября... (Жан Бодрийар удрученно вздохнул, только заслышав русское слово "сентябрь", и тут же прервал вопрос на полуфразе.)
- Я слышу, что вы упоминаете 11 сентября, но я не хотел бы об этом говорить.
- Способна ли в начале нового века появиться новая общая идея или теория, такого рода, как марксизм или фрейдизм, - теория, которая завоюет мир?
- Вряд ли. Общая идея сейчас вряд ли возникнет. Скорее, сегодня возможны разрозненные идеи и теории. Постмодернизм - не общая идея. Это и не теория.
- Повлияли на вас какие-то русские философы, жившие во Франции? Например, Кожев?
- Возможно, только Достоевский. Но это было очень давно. И он был литератор, мыслитель...
- Что вам понравилось в Москве?
- Я не успел много посмотреть сейчас. Когда приезжал в город последний раз, он показался мне печальным. А теперь он выглядит гораздо радостнее.
- Какие чисто человеческие причины заниматься философскими поисками?
- Это слишком многосложный вопрос для короткой беседы. Я ничего не ищу. Я нахожу.
Фланер на сцене
Слева от входа в зал "На Солянке" - сцена. На сцене - три фотографии. Автопортреты Жана Бодрийара. Он снимал себя в зеркале со вспышкой. Тело интеллектуала полуобнажено, но все время чуть прикрыто - то тенями, то бликами, то красноватым отсветом, который лег на плечо. Этот гуманистический триптих демонстрирует не столько несовершенство стареющего тела, сколько невозможность увидеть самого себя без посредства инструментов.
Камера - непривычный для Бодрийара инструмент. Но, снимая, фотограф Бодрийар видит то же самое, что Бодрийар - философ. Он видит симулятивные фасады (здание целиком закрыто сеткой, на которой изображен фасад). Он видит мнимые реальности (стройплощадка закрыта забором, на котором написано море и пляж). Он видит эстетические иллюзии ("голландский натюрморт" с кровавыми кусками мяса). Это не выставка про то, "что есть". Это выставка про то, что чем кажется.
В России общественный герой - это, по определению, писатель. Во Франции ту же роль исполняют философы. Точнее, "интеллектуалы". Без Бодрийара не обходится не только серьезный разговор о медиализации или гипертексте. Но, кажется, ни одно крупное общественное событие девяностых не прошло мимо его внимания. И смерть принцессы Ди. И события в Тимишоаре. И война в Боснии.
Бодрийар кажется очень публичным человеком. Философом, погруженным в "экстаз коммуникации". На деле он - один из самых глубоких критиков системы массмедиа. Общество не может увидеть себя без этого мощного орудия. Эта система охватывает все и обманывает всех. Вместо реальности мы видим лишь образы.
Толпа схлынула с вернисажа, люди ушли (за исключением двух-трех), и Бодрийар снова вышел в зал, чтоб посмотреть на собственные кадры. Так, словно увидел их впервые. "Может быть, вы прокомментируете снимки", - спросил его обозреватель "НГ". "Нет. Не шутите с этим", - ответил Бодрийар. И правда - кадры не нуждались в объяснении. Это были снимки фланера, который видит в реальности именно то, что хочет видеть. Сплошной обман. Заманчивую мнимость.
