Беседовали Александр - Предваряя роман, вы пишете: "К тому времени, как будет написана эта книга, она безнадежно устареет... Резонный вопрос: зачем же ее тогда писать? Думаю, что вопрос этот останется без ответа". Может, все-таки попробуете ответить в нашем разговоре?
- На самом деле ответить легко. Есть просто история о том, как появился пишущий человек Чонишвили. Этим замечательным делом я начал заниматься с семи лет. В первом классе написал рассказ про маму, про мышь и про сыр. Кончался он очень модерново, в одно предложение, в одно слово, которое звучало: "ВОТТАКТО!" В школе писал сказки, сценарии, рассказы, даже выпустил три рукописные книжки; два последних школьных года выпускал свою "Нелитературную газетку". Она выходила раз в неделю на вырванном тетрадном листочке в клетку.
- Имела какой-то тираж?
- Я бы даже сказал, завышенный. Когда два моих товарища передрались из-за того, кто первый будет читать, газетка получила тираж в 2 экземпляра (я стал под копирку ее делать!). В общем, я уже тогда заболел литературой.
А уже будучи в институте, я очень много читал. Ромена Гари, например. "Вся жизнь впереди" - на меня произвело настолько сильное впечатление, что я своим друзьям-французам говорил: Эмиль Ажар - это гениально! На что они мне отвечали: мы тоже любим Ромена Гари. Я им: да нет, вы не поняли, я про Ажара. И тогда уж они мне рассказали замечательную историю этого псевдонима (к тому времени как раз только-только вскрылось завещание Гари). А как-то прочитал Уильяма Тревора - был такой сборничек под общим названием "За чертой" (по названию одного из рассказов), - и понял, что писать самому дальше бессмысленно - потому что человек уже написал все, что я хочу, причем лучше. И, в общем, заниматься этим не нужно.
Но прошло года полтора, мне в руки попался Саша Соколов, и я с удивлением обнаружил, что часть глав написана так, как я любил писать письма: без точек, в одно, длинное-длинное, с множеством деепричастных оборотов, предложение... Мне это очень понравилось. Потом я прочитал записные книжки Фицджеральда, где, в частности, в одном из писем дочери он говорит:
ты написала рассказ, ты считаешь, что он бездарный, вторичный, ты считаешь, что он никому не нужен, но это ведь ты его написала, и потому он все равно имеет право на существование! Ко всему прочему начались всякие революционные преобразования в стране и нужно было самого себя на что-то направить. Я решил попробовать что-то крупное написать - и это стало на тот момент моей работой. И первая моя повесть "Незначительные изменения" написана с таким хорошим налетом дилетантизма.
А отвечая на ваш вопрос первый, скажу: если можешь не писать - не пиши! А если все-таки есть потребность, то это, конечно, нездоровье. Как и моя профессия - она ведь тоже нездоровая. Потому что надевать на себя чужие слова, чужие образы, и пытаться передать зрителям этими чужими словами свои ощущения от происходящего между тобой и окружающим миром - это все-таки нервное заболевание. Не будем называть его шизофренией!
- В этом смысле ваша проза и есть продолжение вашей профессии. Вы ведь и здесь надеваете на себя разные маски?
- Мне всегда интересен человек. Причем сюжетный поток меня менее увлекает, чем то, как это происходит. Хотя, если бы я обладал несколько другими мозгами, я бы скорее всего писал детективы (а в школе я их и писал: все происходило в Англии, у меня висела карта со всеми маленькими городками - и всегда в тексте у героев была серьезная география).
- В "Человеке-поезде" тоже есть "намек на детектив" - когда некий охранник, "как бы маньяк", хочет убить актера, "человека, чьим голосом говорит телевизор". Тут ясно, кто имеется в виду под телеголосом, а маньяк-то откуда взялся?
- "Человек-поезд" был придуман и как некий синтез. Хотите детектив - вот вам детектив. Хотите любовную мелодраму - вот вам мелодрама. Немножко "социалки" - вот вам "социалка". Хотите узнать о том, как это вообще все придумывается и пишется - вот вам, пожалуйста, и история написания...
- Да, я заметил долю "литературы про литературу".
- Особенно если учесть, что один из главных героев пишет, начиная с первой главы, стихотворение. Я, кстати, понял, что напишу эту книгу, только когда его закончил - оно раньше получилось, чем вся история. А охранник - это, конечно, маска, но не моя!
- Есть ли у персонажей реальные прототипы?
- Чистых нет. Но есть люди "модифицированные", сотканные из многих разных черт, наблюдений и историй. Плюс попытка поставить себя самого в те или иные условия. Самый приближенный ко мне человек - это тот, кто называется "ЭТ 2Л". "ЭТ 2А" - это другая история, уже гораздо менее я.
- Я поясню для читателей, что каждый персонаж идентифицирован у Сергея с каким-то типом электропоезда либо вагона - в общем, с техническими реалиями.
- Еще есть "вставные новеллы": остановки в пути, диспетчер, метро... Так вот, материал, конечно, абсолютно реален. Например, история про то, как человек испытывал ужас при виде почтовых ящиков - она от моего товарища, который рассказывал о своих детских впечатлениях. Он представлял, как письма падают в ящик, накапливаются там, как энергетика этот ящик переполняет, а потом все письма вываливаются в мешок и расползаются по стране... Кроме того, заболевание - оно и есть заболевание. Поэтому в книге есть все, что не доиграно, все, что недодумано. Это психотерапевтический фактор. Потому что, если я не оформляю свою мысль в целостное предложение, если у меня не существует формулы ответа на то или иное событие в жизни, - я себя чувствую неуютно. Мне нравится все доводить до законченных (и достаточно простых) вещей, фраз. Поэтому это, конечно, и продолжение актерской работы, но я называю для себя литературу профессиональным хобби.
- Один из ваших героев говорит, что все-таки не разучился еще плакать над текстами великого гуманиста Ромена Гари (которому посвяшена книга) - и не знает, хорошо это или плохо...
- Это моя фраза. И хотя излишняя сентиментальность может вызвать раздражение, меня можно сподвигнуть и на слезы. Когда я испытываю эту эмоцию, я, с одной стороны, радуюсь, а с другой - действительно не знаю, хорошо ли это. Когда Дубчек плакал на трибуне во время "Пражской весны" - это стало его политической смертью.
- Ну вы же не станет плакать, если это не предусмотрено ролью?
- Не стану. За время существования в этом городе я стал циничным. Меня мало чем можно удивить. Но я еще не перестал удивляться!
- В книге есть рассуждения о дилетантизме. Один герой видит его в неумении выполнять свои профессиональные обязанности, другой добавляет, что дилетант видит проблему там, где ее нет. А для вас есть тут проблема?
- Да, и серьезная. Связанная с тем, что всегда хочется развиваться. А чтобы ты развивался, рядом должен быть человек лучше тебя - умнее, мудрее, профессиональней. Проблема общества сегодня в том, что мы попали в ту же самую колею, что и в 1917 году. Абсолютно забыв о том, что было очень много хорошего, мы все разрушили. Может, это в нации сидит желание все отмести и начать жить с чистого листа? Но так не бывает! Я вот работаю с огромным количеством людей. Некоторые мне высказывают мнения, выслушав которые я понимаю, что прошел все это в 16-20 лет. А для них это сейчас актуально! Мы еще будем пожинать плоды начала 90-х годов, потому что сейчас приходят люди, которые, например, совершенно не читают книжек. Они обладают знанием трех-четырех языков, но разговаривать с ними вообще не о чем...
- Но мне кажется, все это в меньшей степени затронуло театр.
- Да что вы! Чудовищный дилетантизм! Театр, конечно, сохранился, но он болеет. Есть много режиссеров "одного спектакля", которые сделают что-то хорошее, а потом начинают заниматься попсой... Люди, которые приходят сейчас в театр из институтов, не умеют разговаривать. В том смысле, что они не действуют, не работают на партнера. Человек может на тебя орать на сцене, а ты все равно ничего от него не получаешь. Значит - не научился, не научили его профессионально разговаривать. И это проблема. Одна из. Хотя определенные особи пытаются что-то понять и чему-то научиться, но для большинства главное - попасть в театр, а потом можно заниматься чем угодно...
- Ну, театр искусство, как известно, сиюминутное и преходящее. Может, вас потому к литературе и тянет - все-таки к вечности поближе?
- Конечно! Особенно когда берешь томик в руку, и физически его ощущаешь. Для меня, кстати, очень важен мой макет, визуальный ряд, та энергетика, которая идет от страницы. И я буду всегда и дальше работать с художницей Мариной Орловой - мы понимаем друг друга с полуслова... Вообще хочется, чтобы что-то после тебя осталось, осталось энергетически - в данном случае книжка или хорошее кино, - это то, что остается и после смерти. А будет тебе, к примеру, 70 лет, а на экране - 30, и ты увидишь, что можешь воздействовать на людей, которые еще не родились, когда ты уже в этом работал. Что же касается стихов, то если складывается слово к слову, если это потом легко почитать, если получаешь от этого удовольствие... Ради этого, по-моему, и существует стихосложение!
Дарья Гармоненко